Дож обхватил голову руками.
— Несчастная крошка!
Оба застыли над столом и подавленно замолчали. Дож вытер уголки глаз. Помпонацци засопел, шмыгнул носом и всхлипнул. Дож поежился и, не стесняясь, расплакался. Они оперлись руками о стол и ревели как большие разодетые дети. В зале не прекращались стенания, по напудренным щекам сотрапезников катились слезы. Мы со служанками изумленно застыли, но когда профессор вытер своим платком дожу нос и предложил высморкаться, боясь расхохотаться, зажали руками рты. Служанке пришлось сделать над собой усилие и принять серьезное выражение лица, прежде чем войти с украшенным джемом из розовых лепестков пудингом. Старший повар велел ей объявить, что для изготовления этого джема пришлось пожертвовать двумя дюжинами роз. Строго-настрого наказал употребить именно это слово — «пожертвовать». Служанка исполнила все в точности и, поставив десерт перед хнычущими мужчинами, едва сдерживаясь, чтобы не прыснуть, вышла из зала.
Дож и профессор вяло взялись за пудинге розовым джемом, но тут же прекратили свое занятие. Хозяин уронил голову на руки и разрыдался, а гость откинулся на спинку стула и повторял:
— Я так и знал. Я так и знал.
Дож поднял на него глаза и провозгласил:
— Жизнь полна печали! — На его носу висела капелька розового джема.
— В ней нет места милосердию, — согласился философ. Его губы были испачканы пудингом.
Хозяин поднялся.
— Извините, я вынужден удалиться.
— Конечно. — Мужчины обнялись. Помпонацци высморкался в салфетку, а дож тем временем хлюпал носом себе в воротник. Не переставая всхлипывать, они, поддерживая друг друга на непослушных ногах, направились к двери — точь-в-точь объятые вселенской тоской инвалиды. Как только они скрылись, слуги на лестнице дали волю веселью. Карий глаз Безобразной герцогини моргнул, и из-за картины послышался приглушенный гогот.
Вечером мне приказали отнести в спальню дожа стакан имбирного отвара, чтобы успокоить желудок. А на следующий день подавленный профессор, с опухшим лицом и покрасневшими глазами, вернулся в Падую.
Мы сделали все, что было в наших силах.
Но лучше бы старший повар вообще ничего не делал.
Глава XXV
Книга Н'бали
Мысленно возвращаясь к событиям, последовавшим за обедом философа и дожа, я прихожу к выводу, что повинен в них не только синьор Ферреро, не удержавшийся и затеявший свои хитрые кулинарные эксперименты, но и я, рассказавший о них Марко. Теперь я это понимаю, по тогда думал, что мы просто вместе посмеялись над тем, как дож и его ученый гость заливались плачем словно младенцы и все перемазались в пудинге. Я не виделся с Марко больше месяца — избегал и его, и Франческу из-за их требований. Но решил, что смешной рассказ может снять напряжение в наших отношениях с Марко.
В субботу я принес своему товарищу вареные куриные шеи, которые вытащил из горшка с полуфабрикатами. Мяса в них было не много, но зато они вкусно пахли. И пока он обсасывал маленькие круглые кости, я потешал его рассказом про Помпонацци.
— Видел бы ты это, Марко. Служанки до сих пор смеются.
Он положил куриную шею и посмотрел на меня.
— Так говоришь, оплакивали каплуна?
— Заливались слезами как дети, завывали словно коты. Все лица выпачкали в пудинге и джеме.
— Подозрительно.
— Забавно.
— Нет, как и все, связанное с твоим старшим поваром, — подозрительно.
Черт! Как он мне надоел!
— Марко, куда подевалось твое чувство юмора? Еда изменила настроение людей. Что тут такого? У синьора Ферреро есть травы, которые способны на это.
— У него есть не только травы. У него есть опиум.
— Для супа.
— Ерунда, — упрямо гнул свое Марко. — Он что-то задумал.
— Перестань! — Он даже не улыбнулся, когда я рассказывал, какими смешными были дож и его рыдающий гость. — Старший повар пользуется своими рецептами, чтобы защитить определенных людей.
— Определенных людей? Твой старший повар выбирает, кого спасти, а кем пожертвовать?
Вопрос заставил меня задуматься. Многие из гостей дожа начинали свой визит за столом, а кончали в подземелье, и лишь в некоторых случаях еда предотвращала угрозу. Синьор Ферреро захотел, чтобы философ из Падуи продолжал развивать свои бредовые идеи. Но когда в другой раз дож отправил в застенок известного фальшивомонетчика, только пробормотал: «Поделом».
— Старший повар знает, что делает, — наконец ответил я.
— Не сомневаюсь. Он знает много всяких вещей.
Мне не понравился коварный тон Марко.
— Забудь обо всем, что я сказал, — попросил я.
— Никогда.
Ночью я лежал на соломенном матрасе, гладил Бернардо и слушал доносившиеся с улицы музыку и голоса. Стал представлять, как Франческа касается кончиками пальцев моего лица, и вскоре задремал, но сон был неглубоким и тревожным. Задолго до рассвета я очнулся, разбуженный видением любимой в рубашке, хотел приласкать кота, но рука натыкалась только на мешковину матраса. Улица притихла, зато в спальне раздавался мощный храп.
— Бернардо! — Кот исчез.
Я сел, протер глаза и натянул штаны. Босиком прошел вдоль спальни и шепотом позвал:
— Кис-кис-кис… Бернардо.
Дверь оказалась открытой, но в этом не было ничего необычного. Часто последний слуга добирался до постели настолько уставшим, что не имел сил закрыть ее как следует. Я выглянул на лестницу и снова тихонько позвал:
— Бернардо.
Шагнул вниз и на середине лестницы увидел кота — нахохлившегося, как большой меховой шар. Он посмотрел на меня и моргнул.
— В чем дело? Ты что-то услышал?
Кот скользнул вниз по лестнице, я последовал за ним.
Не успел я дойти до низа, как послышался щелчок. Что это? Закрылась дверь? Защелкнулся замок? Я сделал еще шаг и вгляделся в темноту на кухне. За одним из окон потрескивала масляная лампа. Мечущееся на ветру тусклое, неверное пламя осветило пробирающуюся к задней двери фигуру. Спустившись на цыпочках с лестницы, я догнал незнакомца и набросился на него сзади. Он вскрикнул, и мы упали на пол. Я уже занес кулак, чтобы ударить непрошеного гостя, но тот воскликнул:
— Лучано!
— Марко? — Неужели он настолько безрассуден, что забрался во дворец дожа?
— Отцепись, дурья твоя башка!
— Что ты здесь делаешь?
— То, на что ты бы никогда не решился. — Марко полез за пазуху и показал мне маленький тряпичный сверток. Развязал на разделочном столе, и я увидел, что он украл в шкафчике старшего повара: несколько сушеных листьев, сморщенный цветок, зерно и стручок. Порошок и травы он насыпал в два кусочка промасленной бумаги и закрутил концы. Ничего, кроме трав и специй. Старясь скрыть облегчение, я наклонился и потрогал пальцем сухие листья.
