Не настолько погруженная в собственные беды, чтобы упустить из виду, насколько хрупки и неустойчивы ее мужчины, сестра Лэнгтри пристально наблюдала за ними, чтобы не пропустить признаки нервного срыва в каждом из них, включая Майкла. Но, к ее удивлению, ничего подобного не было заметно. Да, они замкнулись, они отстранились, но не от действительности. Они отстранились от нее, отправили ее на некую внешнюю орбиту их существования, где ее функции свелись к наименее значимым вещам, таким, как утренний чай, подъем, уборка, пляж и подготовка ко сну. Они постоянно были вежливы и почтительны, но от их искренности, тепла, дружелюбия не осталось и следа.
Ей хотелось стучать кулаками в стену, кричать, что она не заслужила такого наказания, что она тоже страдает и отчаянно хочет снова оказаться в числе их ценностей, что они убивают ее. Конечно, она не могла сделать этого и не сделала. И поскольку она могла истолковывать их реакцию только в свете собственных терзаний, дорожка, по которой текли ее мысли, привела ее к полному пониманию, как ей казалось, их действий: они были изначально слишком добры, чтобы облечь суть вопроса в слова. Она предала свой долг, а стало быть, предала их. Господи, какое безумие, какое же это было безумие! Потерять всякий интерес к тому, что нужно было сделать для них, ее больных, и разорвать духовную связь с ними ради удовлетворения своих физических потребностей. Душевное равновесие и интуиция, столько раз приходившие ей на помощь, теперь, и это более чем очевидно, окончательно покинули ее.
Онор Лэнгтри пережила на своем веку много боли, но такой, всепроникающей, непрекращающейся, удушающей она не знала. И, направляясь в отделение «Икс», она не страшилась ее. Дело было в другом: в горьком сознании, что нет больше того отделения «Икс», в которое ей надо было бы идти. Семья распалась.
— Ну вот, приговор вынесен, — сообщила она Нейлу вечером третьего дня после смерти Льюса.
— Когда вы узнали об этом? — спросил он без особого, впрочем, интереса.
Он по-прежнему приходил к ней в кабинет, как и раньше, поболтать наедине, но разговоры их теперь ограничивались банальными замечаниями о том, о сем, не имея под собой ничего серьезного.
— Сегодня днем. Первый успел Чинстрэп, а позже мне сказала Старшая, так что сомнений быть не может. Это самоубийство в результате острого депрессивного состояния, последовавшего за обострением маниакального синдрома. Все это пустые фразы, конечно, но вполне приемлемо. Более впечатляющие вещи им приходится опускать.
— Что-нибудь еще они говорили? — спросил он, наклоняясь, чтобы стряхнуть пепел.
— Ну, естественно, популярности нам эта история не прибавила, как вы сами можете представить, но официально нам никакой вины не вменено.
— Но уж вас-то, наверно, отшлепали как следует? — сказал он с деланным легкомыслием.
— Официально, нет. Ну конечно. Старшая но преминула распространиться о солдате у меня в комнате. Но, к счастью, моя безупречная репутация сослужила мне добрую службу. Когда дошло до дела, оказалось, что она просто не в состоянии представить, чтобы я могла посягнуть на бедного Майкла иначе, чем из самых наичистейших побуждений. Как она выразилась, это плохо выглядело, а раз это так, значит, я подвела всю команду. Похоже, последнее время я только этим и занимаюсь, что подвожу все команды подряд.
За последние три дня воображение Нейла играло с ним в неописуемые игры, без конца подсовывая ему образы ее и Майкла в тысяче различных ситуациях, само собой разумеется, на сексуальную тему. Ее предательство терзало его, как он ни пытался быть беспристрастным и понять. Но в его размышлениях не было места понимаю теперь, когда в довершение всего он должен еще усмирить свои мучения и ревность, укротить, казалось бы, непоколебимое стремление получить то, чего он хотел, то, что ему нужно, несмотря на явное предпочтение, которое она отдавала Майклу. Она выбрала его, не подумав ни о ком из них, и он не мог ее простить. И все же его чувства к ней оставались такими же сильными, такими же острыми, как раньше.
«Я должен получить ее, — думал он. — Так просто не сдамся! Ведь я — сын своего отца. Это ниспослано мне, чтобы я доказал, насколько я сын своего отца. Странное ощущение. Но нужное».
Она тоже страдает, бедняга, пропащая душа. Он не получал никакого удовольствия, видя ее терзания, и нисколько не желал их ей. Но он чувствовал, что это именно тот случай, когда страдание заставит ее в конце концов вернуться туда, откуда она ушла, к той точке во времени и пространстве, где существовал Нейл, а не Майкл.
Он произнес:
— Не принимайте все так близко к сердцу. Она решила, что он говорит о нагоняе, полученном от старшей сестры, и усмехнулась:
— Что ж, что было, то прошло, слава Богу. Жаль только, что живой Льюс не делал нашу жизнь приятнее. Я никогда не желала ему смерти, но всегда сожалела, что нам приходится мириться с его присутствием. Теперь его нет, а наша жизнь превратилась в ад.
— И во всем виноват Льюс? — задал Нейл вопрос; теперь, когда следствие закончено, может быть, они оба смогут снять с себя напряженность и снова начать общаться, как раньше.
— Нет, — печально ответила она. — Во всем виновата я. И никто больше.
В дверь постучался Майкл.
— Чай готов, сестренка.
Она тут же забыла, куда мог повести дальнейший разговор с Нейлом, и посмотрела поверх его плеча на Майкла.
— Вы не зайдете на минутку? Мне бы хотелось сказать вам два слова. Нейл, придется вам принять огонь на себя. Я скоро приду, но вы пока расскажите про эту новость всем остальным.
Майкл закрыл за Нейлом дверь. На лице его она заметила смешанное выражение подавленности, страха, неловкости и каких-то опасений. Как будто он предпочел бы сейчас находиться где угодно, только не здесь, лицом к лицу с ней, напротив ее — ee! — стола.
И в этом она была права; он действительно хотел бы сейчас находиться в любом другом месте, но те чувства, которые она прочитала сейчас на его лице, относились к нему самому, и никоим образом ни к ней. И в то же время все было связано с ней, целиком и полностью. Майкл с ужасом думал, что не выдержит и потеряет самообладание, не справится с острым желанием выложить перед ней все, объяснить, почему он должен причинять ей боль; но это значило бы открыть ту дверь, которая должна быть заперта навсегда. Все ушло, а может быть, ничего и не было, и уж во всяком случае, ничего не может быть. Между ними пропасть. Смятение во много раз более сильное, чем он когда-либо испытывал, терзало его, пока он стоял перед ней и так горячо желал, чтобы все было по-другому, и в то же время знал, что по-другому ничего быть не может. Майкл сожалел и мучился, что она не знает, внутренне соглашаясь, что нельзя позволить ей узнать, боролся с самим собой и с желанием сделать так, как хотел он. Знал, что то, чего хочет она, не сделает ее счастливой. И все больше понимал, глядя ей в лицо, что причиняет ей жестокую боль.
