Я спрятал письмо и поднял лицо к Биг-Бену — свет Биг-Бена упал на него. Лондон, казавшийся до этой минуты беспорядочным, безразличным, грохочущим нагромождением бессмысленных мрачных страданий, вдруг наполнился жизнью, просветлел, запел. От меня к Китти вновь пролегла дорога. Я был нужен Китти. Я снова увижу ее. И снова увижу Ганнера. Все еще может обернуться хорошо.
Я медленно пошел назад, к тому месту, где сидела Бисквитик, вытянув ноги, спрятав руки в карманы, равнодушно глядя на мчавшиеся мимо машины. Она повернулась и, когда я сел рядом, посмотрела на меня. Она снова натянула на голову капюшон.
— Вы довольны письмом?
— Да.
— У вас совсем другой стал вид.
— Да. Скажи ей… только… что я приду.
Она поднялась было, но я потянул ее вниз и отбросил капюшон с ее лица. При свете далекого фонаря, при свете Биг-Бена я увидел ее бледное худенькое личико, поднятое ко мне, мокрое и блестящее от влажного тумана. Внезапно она показалась мне такой усталой, даже постаревшей — маленькая восточная старушка. Я обнял ее и прижался губами к ее холодным губам. Не прошло и минуты, как она принялась вырываться с отчаянием дикого зверька. Ноги ее поехали на мокрых плитах, но она все же поднялась, оттолкнув меня, а когда я, в свою очередь, стал подниматься, она повернулась и изо всей силы дала мне пощечину. Я почувствовал, как что-то ударилось о пальто и упало на землю у моих ног. Бисквитик уже исчезла.
Я снова опустился на скамью. Хоть она и размахнулась, чтобы ударить меня, но лишь проехалась по лицу рукавом влажного драпового пальтишка — точно ударила, как в притче, мокрой рыбой по щеке. Я внимательно оглядел землю вокруг, пытаясь понять, что это упало. И не обнаружил ничего, кроме камня. Я поднял его. Черный гладкий овальный камешек.
Я долго на него смотрел. Этот камень я дал Бисквитику в Ленинградском саду много-много лет назад, когда мы впервые встретились. Я сунул его в карман. Поразмыслил немного. Почему-то я подумал о Томми. Теперь уже можно не сомневаться, что я — неудачник. Я проявил жестокость по отношению к Томми. Остался без работы. Бисквитик ударила меня. К тому же, если не говорить о более серьезных моих недостатках, я был просто хам. И, однако же, в четверг, в шесть часов, Китти будет ждать меня на Чейн-уок. Я поднялся и медленно побрел к станции метро, сел в поезд, шедший на Слоан-сквер, и там зашел в бар. После виски и имбирного пива на меня снизошло ублаготворение. Теперь у меня появилось занятие: считать часы до вечера четверга. Я был почти счастлив.
ПОНЕДЕЛЬНИК
А немногим более чем через час я вставлял ключ в дверь квартиры на Лексэм-гарденс. Небо могло обрушиться и земля расколоться, но я знал, что сегодня, в понедельник, Клиффорд Ларр будет ждать меня и стол будет накрыт для ужина.
Я отпер дверь. Стол был накрыт. Клиффорд на кухне помешивал что-то.
— Привет, милый.
— Привет, — сказал я, снимая пальто.
— Прошла ваша простуда?
— Какая простуда?
— Та, которая якобы была у вас в прошлый понедельник.
— А, эта… Что сегодня на ужин?
— Суп из чечевицы. Тушеный цыпленок. Стилтонский сыр.
— Отлично.
— Расскажите мне что-нибудь.
— Что?
— Что угодно. Я изнываю от скуки.
— Одна девушка только что дала мне пощечину.
— Великолепно. Томми?
— Нет. Горничная леди Китти.
— Ну и дожили же вы, что вас бьют по щекам горничные. Очевидно, пытались ее поцеловать?
— Да.
— Вы ведете себя как последний грубиян. Я полагаю — это от раннего созревания. А что думает леди Китти?
— Она не знает.
— Почему вы так считаете?
В самом деле — почему? Неужели Бисквитик рассказывала Китти о моих идиотских поцелуях? Меня окружали страшные, опасные тайны. Я испугался, стало отчаянно стыдно.
— Ни на что другое я не годен — вот только целовать горничных за кустом и получать пощечины. Я ушел со службы.
Клиффорд задумчиво просвистел три поты, продолжая помешивать свое варево.
— Почему?
— Из-за Ганнера.
— Значит, вы опять с ним виделись после нашего разговора в парке в среду.
— Да. Я виделся с ним вчера.
— И он сказал, чтобы вы ушли?
— Более или менее. А вообще все было совсем не так, как вы думаете. — Я палил себе в рюмку шерри и сел на свое обычное место.
— У вас что, так и не произошло трогательного примирения?
— Нет.
— Вы подрались?
— Нет.
— Тогда что же, черт подери, произошло между вами?
— У нас было клиническое интервью.
— Потрясающе. Опишите.
— Со мной не соскучишься, верно? Можно взять этих орешков?
— Да, но только не слишком много. Продолжайте.
— Он ненавидит меня, — сказал я, — и перестать ненавидеть — не в его власти. Вот этого я как раз не предвидел. Как и вы, я считал, что будет либо примирение, либо драка. А поскольку я не считаю его законченным идиотом, мне казалось, что если он хочет видеть меня, значит, имеет в виду что-то вроде примирения.
— Вы мне этого в среду не сказали.
— Как и вы, я не всегда говорю то, что думаю.
— Я не знал, что вы были так оптимистично настроены.
— А я и не был. Но я, видимо, надеялся… сам не знаю, чего я ждал…
— Вы ведете себя совсем иначе, чем я, поэтому иногда я просто вас не понимаю. Вы надеялись, да? И до сих пор еще надеетесь? Вы, конечно же, понимали, что абсолютно наивно ждать примирения — искренности, смирения, в любом случае это была бы безусловно комедия, и все же не слишком ли требовать такого от столь преуспевающего человека, как Ганнер?
— Но вы же сами в среду говорили, что ждете именно этого, что потом из меня сделают блудного сына, вы же сказали: «Я все это вижу».
— Как вы только что заметили, я не всегда говорю то, что думаю.
— А-а. Значит, вы этого опасались?
— Хоть вы и тугодум, но иногда и до вас доходит.
— Но одного Вы могли не опасаться: дружбы между мной и Ганнером не возникнет. Это абсолютно исключено.
— Вот и прекрасно. Но вы так и не описали мне ту клиническую сцену.
— Она была задумана одним из психоаналитиков Ганнера. Он, оказывается, хотел встретиться со мной только для того, чтобы избавиться от эмоций, подобно тому, как обезвреживают бомбу, взрывая ее под контролем. Только взрыва на этот раз не произошло. Оба мы были холодны, как лед.
— Хватит, опять стало ужасно скучно. Расскажите лучше, что он говорил.
— Он сказал, что ему стало легче от того, что он произнес имя Энн при мне. Сказал, что его ненависть ко мне постоянно оживляла ее, сделала жутким призраком.
— А, понятно, — задумчиво произнес Клиффорд, глядя на меня в упор. — Это уже имеет какой-то смысл. Это я могу понять.
— А я не уверен, что могу. Вот, примерно, и все. Говорил только он. Я же вел себя, как редкостный кретин, бесчувственный зомби. Ганнер вынудил меня быть таким.
— Это я тоже могу понять.
— Затем он простился со мной и отослал.
— Предварительно порекомендовав уйти со службы.
— Да.
— И, однако же, вы снова встречались с ним сегодня.
— Откуда вы знаете?
— Я шел за вами следом по лестнице. Что же произошло сегодня?
Я, конечно, не собирался рассказывать Клиффорду об этой пренеприятной истории, которая произошла между Кристел и Ганнером.
— Да ничего особенного.
— Вы лжете. Он знает, что вы встречались с его женой?
— Нет.
— А вы встречались еще раз — после среды?
— Да.
— И вы влюблены в нее?
— Да.
— Еще бы — конечно. Вы действительно глупы. Совершенное дитя в том, что касается человеческой природы. Такая женщина что угодно может с вами сделать. А ведь она даже и не умная. Просто избалованная и самоуверенная. Глупая романтическая бабенка, которой правится втягивать мужчин в таинственные интрижки. Вы целовались с ней?
— Нет!
— Значит — только с горничной.
— Только с горничной.
— Кстати, а как вы видитесь с горничной?
— Она приносит мне письма.
— Типичная ситуация. Она, по-видимому, все время бегает по Лондону, разнося тайные записочки. Вы же не считаете, что вы единственный, кто их получает, верно?
— Нет, считаю, — сказал я. — Такого рода записки получаю только я. Никто больше не связан с Ганнером и с его женой столь удивительными узами.
— Послушать вас, можно подумать, что вы этим гордитесь. Когда же вы собираетесь поцеловать леди Китти?
— Никогда! Вы просто ничего не поняли. Я могу еще раз увидеться с Ганнером, я могу еще раз увидеться с ней, но ни тот, ни другая вовсе не хотят, чтобы я возле них терся. Я всего лишь средство для исцеления, катализатор. Леди Китти не интересуется мной, она заинтересована лишь в том, чтобы излечить мужа от наваждения.
— Вот тут вы, возможно, очень ошибаетесь, — задумчиво произнес Клиффорд. — А как же с Кристел?
