Ну… справедливо. Я же говорил — ебанет. С грозой, громом, молнией, снесет нахрен крышу и оставит одни руины.
— Скидывай адрес.
Получаю смску и не верю своим глазам. Вопросов все больше, а уверенность, что это лишь попытка сбежать от меня навсегда, становится слабее. Что, черт подери, происходит? Спустя полчаса я снова несусь по знакомой трассе, как много месяцев назад, только сейчас во мне не кипит злость и болезненная решимость увлечь за собой в бездну всех, кто неосторожно очутился рядом.
Когда добираюсь на место, уже темнеет, хоть рабочий день еще даже не кончился. Городок, произведший на меня осенью впечатление унылого и серого места, затянутого в нищету, как путника в зыбучие пески, сейчас смотрится картинкой с новогодней открытки. Огромные хлопья снега летят откуда-то сверху, но за этим потоком даже не видно неба.
Кафе крошечное, но на удивление уютное, светлое. Небольшая витрина с пирожными, с пяток позиций в кофейной карте. И единственный посетитель, Ксюша, по виду которой ясно: что-то не так. Она меряет шагами помещение, перебирая тонкий жемчужный браслет. Кажется, что скоро она дойдет до той точки, когда не рассчитает силу — и крошечные бусинки градом покатятся по полу.
— Ксюш, что случилось? — спрашиваю я, входя в кофейню и сбрасывая куртку.
Вишня сначала бросается ко мне, потом останавливается. Смотрит большими испуганными глазами, закусывает губу. Отворачивается, поворачивается и, чтобы прекратить это буйство невроза, я сжимаю ее в объятиях. Заодно вдыхаю запах, греюсь рядом с ней и считаю секунды до начала разговора, который вряд ли мне понравится.
— Ты замерзла? Дрожишь.
— Нет. Не обращай внимания. Садись. Хочешь кофе?
— Сколько ты его выпила? — Я смотрю на стопку бумажных стаканчиков и начинаю понимать, от чего ее так колотит. — Тебе вообще можно кофе в таком количестве?
— Это сейчас неважно. Вов… я даже не знаю, как тебе сказать. Сядь, пожалуйста.
Нет, если бы она хотела меня бросить, вряд ли бы так переживала за мое душевное состояние. А ведь перед всем этим она разбирала бумаги отца. Блядь, он даже с того света лезет в мою жизнь.
— Я просматривала бумаги папы и кое-что нашла. То, что он прятал. Кое-что о Даше, точнее ее письмо, неведомо каким образом попавшее к нему. Оно адресовано тебе… точнее, нам с тобой.
— Письмо. — Я молчу, прислушиваясь, переваривая новость.
Что ж, писем было много. Некоторые из них можно было отдать на кафедру психиатрии в качестве пособия по параноидальному бреду, или какие у них там диагнозы. Какие еще гадости прочитала там Вишня?
— Я все думала… — тихо говорит она. — Что ты ошибался в моем отце. Что ненавидел его просто потому что так получилось, семьи решили нашу судьбу, а ты расстался с Дашей. Что он не убивал ее, что ты просто назначил удобного врага. Искала доказательства этому, потому что выбор между тобой и ним невыносим. Отчасти потому что выбирать дочернюю любовь к убийце — не для меня. Мне было бы проще, если бы ты все придумал.
— Не придумал?
— Нет. Не додумал — так точнее. Мне кажется, я не знаю человека, который был моим папой.
Я притягиваю ее к себе, кутаю в куртку, потому что больше не могу смотреть, как она дрожит.
— Мы с ним во многом похожи. Я тоже готов уничтожить всякого, кто встанет на моем пути и одновременно не представляю себе жизнь без Машки. Он тебя любил. А в один момент заигрался, посмотрел в бездну — и сделал шаг. Тот самый, от которого ты меня удерживала последние полгода ценой собственной жизни.
— Вот. Возьми, ты тоже должен прочесть.
У меня в руках смятый старый конверт, а внутри — очередное пыточное орудие.
— Я могу не читать, если ты не хочешь. Ксюш, я не хочу и не буду возвращаться к Даше даже в мыслях, потому что это убьет меня, это как страшный, постоянно повторяющийся, сон. Мне не нужна светлая грусть о ней, потому что все чувства, которые были, умерли вместе с ее разумом. Я не горжусь тем, во что превратился после ее смерти, просто было очень больно. Иррационально больно, это сложно объяснить.
— Читай, Володь. Дело не в Даше. Просто читай.
И такая решимость в ее глазах, что приходится развернуть письмо и вновь взглянуть на знакомый почерк, который изводил меня годами. Угрозы, обвинения, оскорбления… так странно видеть «родной и любимый» после мертвой собаки на пороге дома, где обычно играет моя дочь.
В голове звучит ее голос. Вторит буквам, словно хочет донести смысл того, что я читаю. Но получается все равно хреново.
— Бред, — наконец я откладываю письмо.
— Ты знаешь, что нет.
— Ксюш, бред воспаленного мозга. Она была больна. Я несколько раз пытался положить ее в больницу, она бредила, она психовала. И все это выдумала.
— Не выдумала. Я его нашла.
— Кого?
— Диму. Ребенка… ее… вашего. Твоего. Он в детском доме здесь, неподалеку. Ему почти семь. Я с ним разговаривала… просто поболтала. Он на тебя похож…
— Стоп! — Я поднимаю руку, не в силах больше это слушать. — Давай поедем домой и там поговорим, ладно?
Вишня вдруг вцепляется в мою руку и смотрит большими глазами, прямо в душу, выковыривая из самых темных уголков оставшиеся чувства, которые — я раньше думал — атрофировались к чертям собачьим.
— Вов, не оставляй его здесь! Пожалуйста!
— Ксюха, ты серьезно? Ты с ума сошла? Что значит не оставлять его здесь? Как ты вообще нашла, с чего ты решила, что это мой ребенок?
— По фото. Папа следил за Дашей, засек ее возле детского дома и понял, что она разыскала Диму. В тот день она исчезла, в той же одежде! Там есть мальчик Дима Иванов, он на тебя похож!
— Так. Спокойно. Ксюш, он умер. В реанимации, сразу после родов. Недоношенный слабый ребенок неадекватной девицы, которая неизвестно, что делала со своим организмом. Нет никакого Димы, Даша принимала желаемое за действительное и заставила поверить тебя.
— Ты видел тело? Тебе показали мертвого ребенка?
Я уже не могу отличать фантазии от того, что происходило в реальности. Кошмары слились с воспоминаниями.
— Нет. Не показали.
— Тогда почему ты не хочешь мне поверить? Взгляни на него!
— Ксюш… послушай. Я тебе поверю. Я сделаю тест. Но сейчас я за тебя волнуюсь. Тебе плохо.
— Мне не плохо, Вова! Я хочу забрать оттуда ребенка, я хочу сделать хоть что-то хорошее! Ты же можешь? Можешь? У тебя есть связи, у твоего отца есть выход на губернатора, я не знаю…
— На Дональда Трампа, блядь, Ксюша! — рычу я и Вишня отодвигается. — Что ты несешь?! Что значит «забрать ребенка»? Это же не кошечка и не собачка! Его нельзя взять в дом с улицы, постелить коврик и ждать, что он будет вилять хвостом.
— Я знаю, я читала…
— Да что ты там прочитала, — отмахиваюсь я.
— Что это непросто, что будут проблемы, что нужно пройти школу приемных родителей, что будет адаптация, я все это читала, пока тебя ждала, Вова, но мы не можем его бросить!
— Это в любом случае не твоя проблема. Ты уже давно переплатила вселенной по кредиту отца. Необязательно наступать себе на горло и считать себя виноватой. Он был мудаком, а не ты.
— Никольский, — неожиданно зло говорит Ксюха, — мир не крутится вокруг тебя, ясно? Причем здесь чья-то вина? Ребенок остался один! Семь лет жил, ничего не зная о родителях, потому что мой отец играл в бога и Ларису, блядь, Гузееву!
Она испуганно умолкает и прижимает руку к губам.
— Ого. Я не знаю, что сказать.
— Значит, так. Давай по порядку. Я не виновата в том, что у вас с Дашей не сложилось. Я не заслужила быть твоим врагом номер один, отлученным от ребенка. Я признаю, что в годы брака игнорировала твое… м-м-м… душевное состояние, ровно как и ты игнорировал мое. Мы друг друга не понимали и не хотели, в этом виноваты оба. Я не знала, что творит отец, а если бы знала, то пресекла, но ты не дал мне шанса узнать. Я сожалею, что сделала тебе больно тем, что сказала о Даше и я не считаю, что она заслуживала смерти. Мне жаль, что ты почти семь лет оплакивал сына. Так?
