Однако история на этом не закончилась. «Спустя некоторое время после своего выступления на съезде народных депутатов М. С. Горбачев спросил меня, как бы между прочим, уничтожил ли я протоколы. Я ответил, что сделать это без специального разрешения не могу.
— Ты понимаешь, что представляют собой сейчас эти документы?!»
Горбачев хотел, чтобы Болдин сам уничтожил документы, без прямого приказа. Но Болдин не понял намека. И это возмутило генсека.
Почему Горбачев так боялся этой карты с пометками Сталина и Риббентропа? Почему хотел ее уничтожить, если верить Болдину? Почему обманывал даже своих ближайших соратников, друзей — Александра Яковлева, например? Нетрудно понять, что публикация «протоколов» давала мощный козырь движению за выход прибалтийских республик из состава СССР. Их аннексия в 1940 году, таким образом, могла быть приравнена к гитлеровской аннексии Чехословакии. Горбачев панически боялся развала СССР. Но кто знает — обнародуй он эту зловещую тайну вовремя, прояви мужество в этом вопросе, может быть, и сам вопрос решился бы по-другому?
Однако Болдин, отдадим должное его честности, протоколы не уничтожил. Их нашел в сейфе генерального секретаря после августа 1991 года Борис Ельцин, нашел и обнародовал.
…Но вернемся в 1989 год, к съезду.
Горбачев был взволнован не только остротой полемики между «демократами и консерваторами», не только тем, что так сильно звучит национальный вопрос, но и тем, что создана комиссия по работе следственной группы Гдляна и Иванова. Дело в том, что деятельность этой комиссии могла коснуться и его лично.
«Не знаю, когда начал пользоваться услугами спецслужб по подслушиванию разговоров генсек, — пишет Валерий Болдин, в то время руководивший общим отделом ЦК, — скорее всего, одновременно с восхождением на олимп политической власти. Но мне пришлось столкнуться с этим впервые, когда следственная бригада Прокуратуры СССР, возглавляемая… Гдляном и Ивановым…имела неосторожность тронуть ставропольское прошлое генсека…»
Сама история, конечно, не стоила выеденного яйца, но последствия она имела весьма печальные. И прежде всего — для психики Горбачева.
«Видимо, они (следователи Гдлян и Иванов. — Б. М.) чувствовали слабость доказательств и возможные последствия этого. И скоро, как они утверждали, в деле замелькали фамилии Лигачева, Медведева, Яковлева, а затем и Горбачева. Но в это время действия Гдляна и Иванова уже находились под контролем технических средств подслушивания, что достаточно ясно показывало движущие пружины многих утверждений, недозволенные методы допросов, беспочвенность выводов. Службы КГБ знали тогда всё и, наверное, могли принять меры. Но генсек не спешил пресечь неправомерные действия.
Со временем М. С. Горбачев все больше входил во вкус изучения расшифровок бесед своих оппонентов. Если первое время он сам получал такого рода информацию, конвертовал и возвращал в КГБ, то с ростом объема бумаг поручил это делать мне, кроме особо секретных документов. Так продолжалось до Первого съезда народных депутатов.
Избрание ряда политических противников Горбачева депутатами, видимо, серьезно озадачило В. А. Крючкова. Я был свидетелем разговора по демофону (громкой связи. — Б. М.) М. С. Горбачева с председателем КГБ, когда Владимир Александрович доложил, что его специальные службы больше не могут вести записи разговоров депутатов.
— Михаил Сергеевич, люди у меня отказываются это делать, и я не имею права настаивать. Это нарушение закона, — говорил Крючков.
— Ты что, Володя, говоришь? Политическая борьба нарастает, а вы все хотите отсидеться в сторонке. Думайте, как сделать.
…Разумеется, главным объектом интереса в то время был Б. Н. Ельцин. Однако после избрания его в Верховный Совет СССР, а позже президентом России спецслужбы не могли делать то, что нарушало дозволенные методы. И в этой связи Крючков вновь поставил вопрос перед М. С. Горбачевым. Но получил однозначный, раздраженный ответ:
— Мне что, нужно учить КГБ, как следует работать?»
Огромная библиотека с записями чужих разговоров, по словам Болдина, не только существовала в сейфе у Горбачева, но и пополнялась даже во время его отпуска.
Он всегда хотел знать, что они говорят, что они делают. Кстати, самих членов Политбюро прослушивание, по крайней мере официально, никогда не касалось…
Таковы были правила игры.
Ожидание заговора постепенно перерастает у Горбачева в настоящую манию. Главное, чего он боится, — Ельцин объединится с консерваторами в Политбюро и на съезде. Поэтому для него так важно показать, что Ельцин — радикал, «разнузданный демократ».
Ельцин получает на съезде пост главы Комитета по строительству и архитектуре. Теперь он абсолютно легально присутствует в высшем законодательном органе страны, Верховном Совете СССР.
Доволен ли этим Горбачев? Вряд ли. Но, скорее всего, этот вопрос давно потонул в сонме других, поднятых съездом. Горбачев измучен. Он горд этим съездом и одновременно подавлен им.
Осенью этого года КГБ положил на стол Горбачеву еще одну порцию интереснейших документов.
9—17 сентября 1989 года Ельцин по приглашению Фонда социальных изобретений посетил США. В США его принимал институт Эсален в Сан-Франциско. До этого, в течение первой половины 1989 года, он уже не раз рассматривал различные приглашения. Ехать как государственное лицо, на государственном уровне, он уже (или еще) не мог. Ехать за чей-то счет, выступать с лекциями как частное лицо — не хотел. Фонд социальных изобретений сумел решить эту проблему.
О СПИДе, страшной неизлечимой болезни, только-только заговорили, эта была очередная острая тема, поднятая в печати в период гласности и перестройки. Советская медицинская промышленность одноразовых шприцев не производила. А за границей они стоили копейки.
Советники предложили Ельцину: гонорар, полученный за публичные выступления в США, может быть потрачен на покупку одноразовых шприцев. Ельцин встретился с послом США в Москве Дж. Мэтлоком и объяснил ему цель этой поездки. Мэтлок, в свою очередь, взглянул на программу визита и отметил, что Ельцину предстоит за восемь дней выступить перед разными аудиториями не менее 20–30 раз. «Это напряженная программа, и я надеюсь, ваш труд будет оплачен», — вежливо сказал посол США. «Я собираюсь купить одноразовые шприцы для наших больниц», — ответил ему Ельцин.
Мэтлок был прав. Программа и впрямь получилась чудовищно напряженной.
Ельцин прилетел в Нью-Йорк. В 7.15 утра он дал интервью для программы «Доброе утро, Америка» на канале Эй-би-си. Потом поехал на Фондовую биржу. Затем последовали другие встречи и интервью, а в полдень он выступил с лекцией на обеде в Совете по международным отношениям. После этого он записал интервью для «Часа новостей Макнейла/Лерера», выступил в Колумбийском университете и отправился на ужин в «Ривер-клубе», устроенный Дэвидом Рокфеллером. Незадолго до полуночи он сел на самолет, отправлявшийся в Балтимор.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
