— А еще кто?.. Дяденька?.. Так закладывай же скорее! — закричал Сергей Васильевич.
— Поздно-с, — поник Федор. — Сейчас в аккурат их хоронят. Извольте слезать, я вам все толком доложу-с.
В палатке он рассказал, как ехали не спеша, и лекарь-француз все щупал лоб раненого и говорил: «Бон, бон…» А на полдороге вдруг велел остановиться, и оказалось, что Шалье отходит. Так и привезли в Ступино уже покойника. Выслушав доклад Федора и прочитав письмо, дяденька послал верхового в Купуй с приказом копать могилу рядом с их родовыми, сказавши: «Раз Сергея Васильевича из воды тащил, то достоин тут лежать. А лекаря поселить к Моргуну и содержать по-господски».
— То все вечером сталось, — рассказывал Федор. — А четвертого дня утром, одевшись в мундире и с чубуком, вышли на большую дорогу, где для них лавочка сделана. Как завидят, сказывали тамошние, что офицер на почтовых скачет, то и машут шляпой аль рукой. Тот увидит белый крест, заслуженного офицера узнает, остановит ямщика и спросит, что, мол, вам угодно. А барин к себе закусить зовут и про новости выспрашивают. Так ехал тогда молодой офицерик из армии на Великие Луки и тем манером остановлен да спрошен. Он и ответь: «Не могу, сударь, и есть ничего, раз Москву французы заняли». А Семен-то Степанович как вскрикнет: «Быть не может!» Тут офицер достал печатный листок. Посмотрел в него дяденька ваш да и повалился на проезжего, только тот успел подхватить да людей кликнуть. Я первый от дому поспел, гляжу — они уже сникли и только раза два всхрапнули. Аксинья прибежала, давай руки им греть, Моргун, Кузьма. Понесли в дом, за лекарем-французом бросились, да что ж сделать?.. Мы с Кузьмой в тот же день обратно, чтоб вы на похороны поспели…
— Почему следом за отрядом по большой дороге не поскакал? — упрекнул Непейцын.
— Так прошлый раз вы проселками ходили, — оправдывался Федор. — Как приехали, кого ни спрошу, никто не знал, куда ушли-с…
Сергей Васильевич позволил себя раздеть, отстегнуть деревяшку, велел Федору выйти и никого не пускать в палатку. Лег на покрытое ковром сено, на котором спал, завернулся с головой в одеяло. «Не поспел на похороны. Хоть еще бы раз увидел лицо дорогое… Умер, как жил — с чувством высоким. Слава богу, без страданий… Лет сколько же?.. Семьдесят пять? Мне шесть было, а ему тридцать девять… Хоть услышал от Федора в канун смерти, как воюю, прочел в письме, что обнимаю его. Да, шестилетнему первые винные ягоды в кибитке мне дал. Потом красные сапожки, грамота по изразцам… Принес любовь и заботу вместо материнского равнодушия… Дяденька, дяденька, отец мой, друг первый, наставник добрый! Зачем не я закрыл глаза твои, не на мои руки ты повалился, услышав страшную весть…»
Уже сыграли зорю, когда Федор с фонарем вошел в палатку.
— Чего тебе? Я ж велел не входить! — грозно сказал Непейцын.
— Письмо из Петербурга. Егор Иванович прислали с нарочным.
Софья Дмитриевна писала всего двадцать дней назад. Сообщала, что Мария Кондратьевна совсем плоха — уж очень расстраивается, видя в окошко, как насупротив, у Рождества, каждый день панихиды служат вдовы и матери. И вести с войны такие плохие. А сама Соня бодра духом, надеется на лучшее, только очень тревожится за него. Главная же цель письма — спросить совета, куда им выезжать из Петербурга, ежели французы к столице придвинутся. Одни знакомые тетушки собираются в Петрозаводск, другие — в Кострому. Может, им также отправиться на север?
Сергей Васильевич задумался: «Надо бы съездить в Петербург, помочь им выехать. Теперь на всем свете, кроме Сони, никого нет. Важно ли, что не венчаны? Повенчаемся, ежели меня не убьют… Ведь французы из Москвы могут двинуться на Тверь и Петербург… Пока у Властова был без определенного дела, то просто бы отлучиться, а теперь, выполняя поручение Витгенштейна, дело другое. Но так ли он нужен?.. Буткевич отлично справится с командованием сводным дивизионом… И граф сказал, что посылает на сентябрь, а нонче уж двадцатое. Пока дойдет в штаб корпуса просьба об отпуске по спешным семейным делам, еще дней пять-шесть проскочит. Пока ответ пришлют, станет уже конец месяца, и он в поиск, а то и в два успеет сходить».
— Эй, Федор, подай перо, бумагу да свечей! Экая холодища становится по ночам!..
Отогревая руки около чашки с чаем, Сергей Васильевич написал рапорт Витгенштейну с просьбой об отлучке от порученного ему отряда по семейным обстоятельствам на три недели в Петербург, после какового срока возвратится и почтет за честь выполнять любое приказание его сиятельства. Затем сочинил уже вполне частное письмо «ученому филину», в котором просил помощи при получении отпуска, столь важного потому, что единственное лицо, о котором обязан заботиться, нуждается в его приезде в Петербург, где занята попечением о тетке — известной генералу старушке Верещагиной.
* * *
В новом поиске Федор выпросился у Сергея Васильевича идти на походе и в атаку не с драгунами, а с казаками Непейцын говорил, что незачем мудрить, пусть остается при нем, но Федор умоляюще повторял:
— Вы то уж были в бою-с, Сергей Васильевич, а я, может, и не сумею никогда больше, ежели в Петербург поедем.
— А коли убьют тебя, дурака?
— Так что же-с, хоть за Москву ему отплачу-с.
— Ну тебя, ладно.
На большаке Невель — Городок встречные крестьяне сказали, что утром видели, как французские порожние фуры под сильным конвоем свернули на усвятский проселок. Пустились вдогонку, и часов около четырех передовой разъезд открыл французов на биваке в мелколесье у небольшого озера. Родионов приказал скрытно рассмотреть расположение лагеря. Федор увязался с несколькими казаками и, возвратись, толковей всех рассказал, что французы построили из сдвинутых повозок полукруглое заграждение, примкнув его концами вплотную к берегу озера, и собираются ночевать — разбили палатки, варят пищу, моют белье. Но за возами стоят часовые.
— Придется ночи ждать, чтоб разоспались. — сказал Родионов.
— А можно и не ждавши, — снова подал голос Федор.
— Как так? — спросил Сергей Васильевич.
— А вот-с: которые белье моют, все на камни взобравшись в аршинах трех от берега, оттого что холодной воды боятси. Но до камней дошли, штанов не замочивши, которые у них до колен закатаны. Теперича, ежели бы нам из-под лесу да в воду и, обошедши фуры, вскочить в лагерь, так они, поди, напугаются, как с воды заграждения никакого не сделали. А ежели б второй партии, крюком обойдя, с другой стороны тем же манером, да с суши еще в то же время, и возы завалить, раз пока пустые…
— Что ж, может, и дело, — сказал Непейпын.
— Похоже, — кивнул Родионов. — Эй, сотника Карпова ко мне!
Он приказал своему офицеру пробраться к берегу и еще раз все осмотреть. Возвратись, сотник подтвердил слова Федора.
— Капитан Галкин давно в дело просится. Давайте, полковник, пошлем его и вашу сотню в обход, — предложил Непейцын.
— Можно. Ежели Буткевич согласится ноне в резерве остаться… — подмигнул Родионов.
— А может, я с дороги ударю, когда наши водой в лагерь заскочат? — подал голос майор.
— Добре, — согласился казак. — А нам куда ж с подполковником?
— Руководить боем при моем эскадроне, — предложил Буткевич.
Отдали распоряжения. Сотня и эскадрон Ингерманландского полка с Галкиным и Паренсовым ушли в обход. Эскадрон Рижского с Балком и другая сотня придвинулись перелеском к воде и стали наготове, ожидая сигнального выстрела Галкина.
Как все последние дни, Сергей Васильевич думал о дяденьке, Соне, больной Марии Кондратьевне — о том, что было так далеко от стоявшего перед глазами осеннего леса и сжатых полей, по которым прохаживались важные грачи. И так задумался, что не слышал выстрела Галкина. Голубь рванулся следом за конем Родионова и вынес его из перелеска на прогалину. Драгуны и казаки, кто по колено коням, кто по брюхо, окутанные брызгами, с криком скакали по воде, заворачивали в лагерь. За фурами метались люди, бились лошади. Несколько французов, вскочив на козлы, не оборачиваясь на дорогу, отбивались штыками от всадников.
— Эскадрон, стой! Первому взводу спешиться! — скомандовал Буткевич.
Быстро и слаженно, как на учении, драгуны отдали лошадей коноводам и, не обнажая палашей, побежали вперед. И вот, уже подпертые сильными руками, одна, а затем вторая фура тяжело повалились набок, вовнутрь лагеря. А третью, повернув за дышло, вывезли в поле, открыв как бы ворота в стан врагов.
— Ямбурцы, за мной! — кричит Буткевич.
И уже за фурами всадники рубят и топчут французов.
— Pardon! La vie![20] — слышно оттуда.
— Трубач! Отбой! — командует Непейцын.
— А я Федьку вашего к Егорью за нынешнее представлю, если жив, конечно, — говорит Родионов. — Как не служащего, сам наградить не могу, но граф, по моей бумаге, верно, не откажет.
