"Са ва, са ва", — сказал я.
"Водки?" — с надеждой спросил меня Жан-Эдерн Аллиер. Ему, симпатяге, водка была срочно нужна, дабы не заснуть.
"Водки, конечно", — сказал я.
"И я", — подняла палец Фабиан.
"И я", — сказал брат Жан-Эдерн Аллиера. Он сидел рядом со мной, спиной к проходу, в то время как прекрасные девушки и знаменитость на диване. Лорон спросил меня: "Что вы сейчас пишете?"
"Как всегда, роман, — сказал я. — Я, впрочем, больше люблю жанр рассказа, но публика любит романы, во всяком случае литературные критики утверждают, что гранд пюблик любит романы".
"Хэй, — закричал Жан-Эдерн, оживившись. — Четыре водки!"
Высокий официант стал собирать со стола оставшуюся посуду. Так как многие официанты в этот момент собирали со столов посуду, то лязганье металла, скрипы, стуки и звон наполнили «Липп». В револьверные двери, неуклюжие и слишком большие, ввалились несколько шуб.
"Хотите знать, над чем я сейчас работаю?" — лицо Жан-Эдерна сделалось веселым и хулиганским. Ясно стало, что он работает над чем-то очень заебисто, залихватски провокаторским. "Ха-ха-ха! Я работаю над книгой, она будет называться "Жизнь одного гнилого буржуа". Ха-ха-ха!"
"Хорошее название", — сказал я честно, без иронии.
Тщеславен, кокетлив, взрывы реального честного цинизма (и здорового) смешаны с беззаботной безработностью. Бежевое пальто бизнесмена. Странная одежда. Но если поразмыслить, его класса. Он понял себя, принял без угрызений совести и гордится собой (это открытие их поколения — принятие себя и гордость этим).
* * * ПАРТАЙГЕНОССЕ ДУГИН
Последнее десятилетие моей жизни я бы назвал "открытием Дугина", человека и феномена. Признаюсь, что ничего и никого интереснее, вернувшись в Россию, я не открыл. Дугин думает гениально, захватывающе, думает, как вдохновенный поэт прежде всего. Пример тому — изложенная здесь суперинтересная отважная концепция, новый взгляд не только на понимание Серебряного века, но и на понимание самой сути русской интеллигенции. Суть эта: национал-революционный мистический экстремизм. Принятие такой концепции устраняет все казавшиеся доселе непостижимыми несоответствия стандартам того или иного славянофила или западника, скажем, становится понятной чудовищная родственность западников Бакунина и Герцена со славянофилом Леонтьевым. Сближает их национал-революционное отвращение к западной цивилизации.
Создав совместно с Дугиным в 1993 году вначале Национал-Большевистский Фронт, а затем Национал-Большевистскую партию, мы, сами того тогда не осознавая, оказались естественными продолжателями мощной основной русской культурной и политической традиции. Сегодня своей уникальной концепцией Дугин сообщает легитимность НБП и отвечает на недоумение «жрецов» СМИ: почему гениальный Сергей Курехин (членский билет № 418) и неистовый Егор Летов (билет № 4), философ Дугин и писатель Лимонов оказались в Национал-Большевистской партии?
Можно, конечно, отмахнуться от нас, в очередной раз невпопад обозвав нас «наци», но дело заключается не в том, плохие мы или хорошие, а в том, законнорожденные ли мы дети русской интеллигенции и ее традиций? Дугин доказывает, что да, еще какие законнорожденные! Доказывает, что мы-то и есть единственное связное, разумное и традиционное культурное и политическое движение в безыдейном мире разборок и тусовок гопников от власти и от оппортунизма. Ни у КПРФ, ни у НДР нет культурного фона, нет и не может быть культурного эквивалента, своей культуры и эстетики. Они есть у НБП, и потому у НБП есть будущее.
* * * ДУГИН НЕ ФИЛОСОФ, НО ФИЛОСОФЫ
Хочу развить высказанное выше мое убеждение о Дугине. В России, где больше, чем где бы то ни было докторов философии на квадратный метр, думать не умеют и не хотят. Удовольствия думать не понимают. Так как я сам люблю думать, упражнять, напрягать мозг, то мыслящий Дугин, урчащий, как будто ест мясо, восторженный, хмельной от мысли, как от мяса, — мне чрезвычайно близок и понятен. (Процесс Думания я бы даже рискнул сравнить с сексом, а результат его, его кульминацию — понимание — с оргазмом).
Недалекие умы знают Дугина как евразийца и заядлого проповедника геополитики, но это лишь малые величины его огромного мира. Хотя Дугин и стоял за созданием таких правых организаций, как «Память», называть моего друга Александра Гельевича Дугина правым философом или новым правым — значит незаслуженно суживать то необъятное пространство, в котором он существует. А пространство это — и седая глубь традиции, и мировые религии, и глуби хаоса, и микромир российской политики, и даже, как об этом свидетельствуют несколько статей Дугина в «Лимонке», "Вселенная Де Ситера", "Время Ляпунова", и парадоксальный мир сверхматематики.
У Дугина самый парадоксальный и универсальный ум в России и, судя по всему, во всем подлунном мире. Если бы он не был традиционалистом, я бы назвал его "гением эпохи Ренессанса". Если бы даже оказалось, что Александр Гельевич в ночные часы убивает прохожих в темных переулках, мое мнение о нем не пошатнулось бы и на песчинку. Убивает и убивает, зато как блестяще, вдохновенно, плотоядно думает. Точно так же я не изменю своего мнения о нем, даже если судьба разведет нас, и мы станем злейшими врагами, во что я не верю. Совсем.
Вселенная, Космос, Человек, История — многозначны, мир необъясним, только исходя из одной концепции. Дугин это знает. Дугин прицеливается в мир, и каждое его видение мира сверхоригинально, свежо и очаровывает. Потому Дугин — это не один философ, а сразу много. Он — философы. То, что Дугин очаровывает людей, видно простым глазом. К музею Маяковского, где с недавних пор он встречается со смертными, стекаются толпы. Половине людей приходится уходить, зал не вмещает всех. Дугин очаровал оригинальной вдохновенностью своего мышления даже такого самобытного скептика и насмешника, каким был покойный Курехин. То, что НБП популярна среди университетской молодежи всей России — заслуга Ду-гина. Без его крупной головы, гривы и бороды основоположника (как Маркс, Энгельс, Бакунин) НБП была бы лишена философского измерения и куда менее богата.
Интересно, что контр-культура России дала таких разных, однако неизменно ярких звезд самой первой величины, как Иосиф Бродский, Венедикт Ерофеев, Юрий Мамлеев, Евгений Головин, Гейдар Джамаль, Дугин и я, наконец. Мы все вышли из этого бескомпромиссного, сверхсвободного, странного мира тоски по абсолюту идеала. Что же удивительного в том, что в тоске по абсолюту идеала создана НБП, и авторы проекта — мы.
Я не пишу Александру Гельевичу характеристику для вступления в Академию. Я просто хочу попытаться определить его. После меня будут пытаться определить его другие. То, что Дугин знает девять языков, не суть важно, важно, что, не живя, скажем, за границей, как я, он оказался единственным без скидок европейцем в России. Разумеется, он очень, до неприличия русский, но он знает все европейские знаковые символы, и вот этот-то сверхъязык стоит большего труда выучить, чем девять национальных. Придя однажды на конференцию Джорджа Сороса в конференц-зале Третьяковки, мы за два часа поняли, что никакого открытого общества в России не было и не будет. Людей для этого общества нет. Из сорока с лишним человек, принявших участие в дебатах, только мы с Дугиным, враги Сороса и его открытого общества, были без скидок европейцами и понимали Сороса, а он понимал нас. Живой труп, он крайне оживился только два раза — при выступлении Дугина и моем. Он ликовал, он выглядел радостным и возбужденным. Потому что он понимал знаковую систему, с помощью которой мы выражали свою враждебность к нему.
В характеристике следовало бы еще добавить, что Дугин хороший семьянин и глубокоморальная личность. Семьянин хороший, сына и дочь своих любит и не наказывает. Глубокоморальная личность, да, но и личность страстная, вдохновенная, непримиримая, ругающая и проклинающая. В завершение этого краткого эссе вот воспоминание о том, как мы с ним познакомились. Скорее, в забавном вакхическом контексте познакомились. Как сам Дугин как-то, стесняясь, заметил: "Когда слишком много времени живешь в духовном, то плоть затем требует своего, мстит тебе в гротескной форме".
* * *
Знакомство произошло поздней осенью 1992 года или даже в начале зимы 93-го, в сократическом контексте коллективной вакханалии оппозиции. После супероппозиционной тусовки для генералов оппозиции состоялся «пир». Был накрыт стол в закрытом зале Центрального Дома Литераторов. За Т-образным столом оказались такие зубры, как академик Шафаревич, генерал Титов, Проханов, Зюганов, Бабурин, Куняев, Макашов, и еще множество лидеров, среди прочих — я. Помню, что слева от меня сидел Зюганов, аккуратно чокавшийся со мной и выпивавший каждый раз по полрюмки, наискосок сидел хмурый Шафаревич. Через час генералы охмелели, тосты стали не столь обязательны, генералы ходили по залу, пересаживались. Зюганов, повернув свой стул ко мне, о чем-то меня расспрашивал, кажется, о Западе, когда появился полный молодой человек с волосами, обрубленными в скобку а ля молодой Алексей Толстой. Молодой человек остановился за спиной Зюганова, недобро улыбнулся и сказал саркастически: "Э-эх, Лимонов, и Вы, и Вы с этим говном. И Вы? Зачем? Зачем?" — простонал молодой человек. "Они все говно бесталанное, говно!.." — "Это наш Саша Дугин, очень талантливый философ", — объяснил Зюганов, по-отечески поглядывая на юношу. "И Вы говно, Геннадий Андреевич, что Вы думаете", — невозмутимо сказал названный Дугиным. "Эх, Лимонов, я-то Вам верил… — продолжал он. — Зачем Вы с ними…" — "А Вы зачем?" — спросил я. Тут подошел Проханов и на время отвлек Дугина от назревавшего скандала.
