— Здесь, в Курмышах, до этого никому нет дела, а на Москве никто и не выпытывает…
— Крестила?
— Крестила, — кивнула Настя. — Даниилом назвали, Данькой то есть. Мария крестницей была.
— Сын, — только теперь понял Рыжий. — Надо же…
Необычное, неведомое до сих пор счастье, переполняло его. Распирала гордость, хотя, по сути, его заслуга в рождении сына была не слишком значительной. Всю ночь он не спал, поднимаясь то и дело с кровати, чтобы взглянуть на Даньку.
А следующим вечером Рыжий устроил в корчемнице Марии славную попойку, угощая всех, даже случайно завернувших туда разбойников. Каждого заставлял выпить за здоровье сына, принимал поздравления и был по настоящему счастлив.
* * *
Неожиданно обретя семью, Рыжий разрывался теперь между хижиной в Курмышах и домом, где остановились заговорщики. Видя, что толку от товарища не густо, друзья оставили на него лишь мелкие хлопоты. Впрочем, дело, кажется, близилось к завершению. По крайней мере, Скоморох обещал вскоре узнать место и время их вылазки против Алексия.
Спустя неделю после разговора в корчме, в укромном домике на краю Москвы, он встретился с человеком, которого нашёл для него Косой. Вельяминовский воин тоже присутствовал при разговоре, не забывая об обещанной ему части добычи.
Человек совсем не походил на монаха, но его осведомлённость в делах викария не вызывала сомнений. Незнакомец не представился, но и сам не выпытывал, кому и для чего нужны его знания и связи. Косой также не называл человека по имени, видимо таков у них был уговор. Однако Скомороха это ничуть не тревожило. Меньше всего он задумывался, что за человек, да откуда он взялся. Его волновали лишь точные сведения.
— Алексий завтра к обеду отправится в кремль, на митрополичий двор, — доложил человек. — Вроде встреча у него там назначена с Феогностом. Встреча, по всей видимости, важная, касаемая каких-то моровых дел, так что продлится до вечера. Не меньше.
— Завтра, точно? — переспросил Скоморох.
— Точно. В обед, — подтвердил незнакомец.
— Сколько обычно людей его сопровождает?
— Это тебе зачем? — насторожился Косой. — Уедет, и ладно, сразу отправимся в монастырь.
Мечник перекрестился.
— Нет, — возразил новгородец. — Нужно, чтобы и печатник его уехал, не то не выгорит дело.
— Обычно с печатником он и ездит, да ещё с кем-нибудь из служек, — сообщил человек.
Скоморох протянул незнакомцу оговоренную плату и попрощался. Договорившись встретиться с Косым возле монастыря незадолго до обеда, он поспешил объявить новость товарищам.
* * *
Сон дурной Алексию снился. Будто приезжает он в Киев, а там мертвецов полный город. Но словно живые все, по улицам ходят, здороваются с ним, благословения просят, а за спиной ухмыляются. Страшно Алексию, пот прошибает, но он дальше идёт — куда же из сна-то денешься. Походит ко дворцу княжескому, а там его стража встречает — все, как один, мертвецы. Из-под шлемов — глазницы пустые смотрят. Глянул Алексий им в ноги — копыта козлиные. Совсем ему не по себе стало, но ничего не поделаешь, зашёл в ворота, поднялся по лестнице и очутился в палатах княжеских, в гриднице.
Посреди гридницы стол стоит длинный, весь яствами уставленный. Во главе стола князь сидит. В куньей шубе и соболиной шапке, камнями усыпанной. За столом по обе руки от князя бояре расселись и дружинники. Пир идёт.
Поклонился Алексий князю с боярами, крест святой положил, но не сказал ни слова.
«Гой еси, Алексий!» — говорит тогда князь и наливает огромную чашу вина — «Пей!»
Алексий подвох чувствует, отказывается выпить. Князь в гневе плещет вино под ноги и половицы будто кровью заливаются.
«В поруб собаку!» — кричит князь.
В и без того неспокойный сон ворвался тревожный голос Василия:
— … Кир Алексий, беда… — кричал печатник где-то за дверью, — владыка убит…
Стряхнув с себя остатки ночного кошмара, Алексий приподнялся и, упираясь локтем, судорожно глотнул из кубка, что всегда стоял наготове возле кровати. Затем медленно встал, накинул хитон и подошёл к окну. Отодвинув ставень, выглянул наружу. Раннее утро. Едва начало светать. Кругом ещё стояла зимняя темень, но заря уже рассеивала мглу на востоке. Викарий было подумал, что голос печатника ему примерещился, но тут тревожный крик повторился. Пришлось подойти к двери и отодвинуть засов, впуская Василия.
— Убит? — переспросил Алексий. — Где убит, кем?
— У себя, на дворе митрополичьем, прямо в постели. Гришка только что прибыл оттуда. Помилуй бог, что рассказывает.
Выпалив всё на одном дыхании, Василий затравленно посмотрел на хозяина.
— Зови! — коротко распорядился викарий. Заметив непонимание в глазах печатника, громко повторил: — Гришку зови.
До пострижения Гришка занимался в Сущевской слободе убогим промыслом, иными словами, нищенствовал. Он выглядел щуплым и нездоровым человеком, с вечно бледным лицом, за что неизменно имел кусок хлеба. Но при всём при этом, в монахах, он проявил себя редким живчиком, и потому, хоть и не посвящён был в тайные дела, использовался Алексием для небольших поручений. Только на днях викарий отправил его на митрополичий двор с тем, чтобы наблюдая за духовенством, он доносил об их настроениях, а в особенности о том, что касалось отношения к нему самому, наместнику Феогноста. И надо же, как вовремя отправил.
Гришка, крестясь и кланяясь, чуть ли не вполз в келью.
— Говори, — приказал Алексий.
Монах набрал побольше воздуха и начал рассказ:
— Вчера владыке нездоровилось что-то, шатало его. Поэтому спать он рано отправился, сразу, как отстоял вечернюю молитву. Так что и двор весь рано затих, чтобы сон его не тревожить. Я ещё прошёлся, послушал — может разговоры воровские кто ведёт, но нет, всё тихо было. А среди ночи послышались вопли из владычной опочивальни. Я перепугался сперва — жутко было одному-то идти, но потом побежал всё же. Возле самых дверей служку дворового встретил и одного из княжьих людей — они, услышав крики, тоже к опочивальне бежали. Втроём мы и вломились к митрополиту…
Стоящий рядом с Гришкой Василий побледнел, уже зная, что последует дальше, а Алексий нахмурив лоб, принялся щипать себя за ухо, что являлось признаком сильного волнения.
Монах между тем рассказывал дальше:
— А там… боже мой… — монах перекрестился, — кровищи, что на мясных рядах, аж ноги скользят. Кровь ещё тёплая — дымится. Сам Феогност к стене прибит гвоздями, в глазницах ножи торчат, а вместо брюха дыра зияет, да такая внушительная, что стену сквозь неё видно. Служка тот сразу без чувств свалился.
Гришка перевёл дух и продолжил:
