или об анонимных цитатах по разным поводам – в очерке о капитане теплохода: «…бунт на борту обнаружив, из-за пояса рвет пистолет, так что сыплется золото с кружев, с розоватых брабантских манжет»9, в пересказе пьесы о ссыльной польской бунтарке, умирающей в тайге:
Там в далекой Сибири,Где плачет пурга,Застывают в серебряных льдах мастодонты…И не их ли тоскаТам шевелит снега,Красной кровью не их ли горят горизонты10, —
в рассуждении о пользе воображения после пересказа мыслей Писарева об умении мечтать и после «пылинки дальних стран»: «Это – из Блока. А другой поэт сказал:
В каждой луже – запах океана,В каждом камне – веянье пустынь…
Пылинка дальних стран и камень на дороге! Часто с таких вот пылинок и камней начинается неукротимая работа воображения»11, – где активизация пытливости читателя в поисках «другого поэта» вторит гимну воображению, или, наконец, о полутайных его стихах в устах беллетристических персонажей, как, например, в «Наших знакомых» Юрия Германа, где герой «очень долго, страшно завывая и тараща глаза, читал:
Я счастье разбил с торжеством святотатца,И нет ни тоски, ни укора…12, —
или же в устах косоплечего главного бухгалтера правления «Красного Металлурга», который во время лодочной прогулки по Фонтанке увидел:
Впереди, через Садовый мост, рванулся к Марсову полю трамвай. Косоплечий потянулся и продекламировал:
– Остановите, вагоновожатый!Остановите сейчас вагон!
– О-о! – с уважением пробормотал латыш: – Та фы поэт!
– Питаю некоторую склонность! – иронически ответил косоплечий. – А вы?13, —
или в «Голубой книге», где строки из «Фарфорового павильона» приобретают почти невытравимый зощенковский привкус:
Мы ему сказали:
– Уезжайте теперь. И лучше всего, устройтесь там у себя на работу. И параллельно с этим пишите иногда хорошие стихи. Вот это будет правильный для вас выход.
Он сказал:
– Да я так, пожалуй, и сделаю. И я согласен, что молодые авторы должны, кроме своей поэзии, опираться еще на что-нибудь другое. А то – вон что получается. И это правильно, что за это велась кампания.
И, поблагодарив нас, он удалился. И мы, литфондовцы, подумали словами поэта:
О как божественно соединеньеИзвечно созданного друг для друга,Но люди, созданные друг для друга,Соединяются, увы, так редко14.
Школы читателей, как известно, «подчас даже группирую[т]ся и независимо от наличных на Парнасе партий»15. И не только на Парнасе, но также и в агоре. С одной стороны, как симптом известного диссидентства (ср. характеристику ленинградского Института экранного искусства в середине 1920-х: «В этом особняке приобщались к высокому искусству экрана <…> молодые люди, с упоением читавшие Гумилева и избегавшие слова “товарищ”»16) интерес к стихам расстрелянного не раз попадал в разносы17, доносы18 и показания19, стихи Гумилева изымались при обысках20. С другой стороны, в конце 1920-х – начале 1930-х интерес к Гумилеву охватил широкий круг молодых советских, даже пролетарских21 и крестьянских22 поэтов, не говоря уже об образованном слое молодежи23, заявлен был и самим Александром Жаровым24 и вызвал разговоры о необходимости переиздания Гумилева, на которые отзывался Маяковский в 1929 году на пленуме РАППа, нападая на Цветаеву: «Это полонщина <…>, которая агитировала за переиздание стихов Гумилева, которые “сами по себе хороши”. А я считаю, что вещь, направленная против Советского Союза, направленная против нас, не имеет права на существование, и наша задача сделать ее максимально дрянной и на ней не учить»25.
Школа читателей состояла из просто читающих Гумилева (выписывающих, переписывающих, хранящих26, размножающих, распространяющих, начитавшихся27, подражающих28, имитирующих29) и «вычитывающих» Гумилева с большим или меньшим основанием из всего наличного корпуса русской и советской поэзии. Назовем из последних лишь некоторых:
Георгий Горбачев:
«И вот под небом, дрогнувшим тогда, / Открылось в диком и простом убранстве, / Что в каждом взоре пенится звезда / И с каждым часом ширится пространство» (Н.Тихонов)30.
Марк Слоним:
«Над зеленою гимнастеркой / Черных пуговиц литые львы; / Трубка, выжженная махоркой, / И глаза стальной синевы» (Н.Тихонов)31.
Дмитрий Святополк-Мирский:
«И все мне казалось – за поворотом / Усатые тигры прошли к водопою», «Откуда ты? Какой вокзал / Тебе продал билет?» (М. Светлов)32.
Алексей Эйснер:
«Одинокая пальма вставала над ним / На холме опахалом своим, / И мелькали, сверлили стрижи тишину / И далеко я видел страну» (И.Бунин)33.
Владимир Державин:
«Далека симбирская глушь, / тихо времени колесо… / В синих отблесках вешних луж / обывательский длинен сон. / По кладовым слежалый хлам, / древних кресел скрипучий ряд, / керосиновых тусклых ламп / узаконенная заря. /. / И никак не уйти от глаз, / просквозивших через века, / стерегущих и ждущих в нас / взгляд ответный – большевика» (Н. Асеев)34.
Иннокентий Оксенов:
«Здесь спор ведут с единоверцем, / Засыпав лошадям овса, / И, ставни с вырезанным сердцем / Закрыв, спускают на ночь пса» (В.Рождественский)35; «Пар клокочет, и поднят якорь / Вымпела высоко взнесены / Над отчалившими по знаку / Быстроходной рабочей страны»; «А мне представлялось: когда на восходе / Пустым океаном владеет заря, / И льдины отколотые проходят, / Холодной прозеленью горя, / – На ледоколе, а то на собаках, / Стремлюсь в снеговой непрерывный мятеж; / Как горько, бывало, проснуться, заплакав / От явной несбыточности надежд» (В. Наумова)36; «Искатели таинственных цветов, / Не внесенных в тома энциклопедий, / Во снах мы видим чашечки из меди… / …Мы видим сны и сотни поездов, / Товаропассажирских и почтовых, / Всегда служить ботанике готовых, / Спешат к лесам, где бурые медведи, / К озерам, где разрезана жара / Грудными плавниками осетра…» (В. Саянов)37.
Абрам Лежнев:
«Обозы врозь, и мулы – в мыле, / И в прахе гор, в песке равнин, / Обстрелянные, мы вступили / В тебя, наказанный Казвин!» (Э. Багрицкий)38.
Евгения Мустангова:
«За отряд улетевших уток, / за сквозной поход облаков / мне хотелось отдать кому-то / золотые глаза веков…» (Н.Асеев)39.
Николай Степанов:
«Двух бокалов влюбленный звон / Тушит музыка менуэта. / Это празднует Трианон / День Марии Антуанетты» (М.Светлов)40.
Вячеслав Завалишин:
«В рыжих травах гадюки головка / Промелькнула, как быстрый укол, / Я рукой загорелой винтовку / На вечернее небо навел» (Н.Тихонов); «Я любил ветер верхних палуб, / Ремесло пушкаря, / Уличные скандалы / И двадцать пятое октября» (И. Эренбург); «Мы в походе не спим недели, / Извелись от гнилой воды; / Наши волосы поседели / От своей и чужой беды» (А.Сурков)41.
Николай Вильям-Вильмонт:
«Середина нынешнего века, / Втиснутая в ямбы и гранит / Жесткими руками человека / Что-то первобытное хранит» (А. Межиров)42.
Последний случай снова сплетает поэтику и политику, когда примстившееся сходство «интонации», тематические якобы переклички (включающие полемику) и другие сближения обладают зловещей силой и заставляют доброжелателей выгораживать тех, кто запятнан реминисценцией. Так было, когда тень «Моих читателей» упала на стихи безупречно-советского Виктора Гусева:
Я был в Самарканде, я Волгу видел,Я по небу мчался средь жутких стихий.Работал в газетах полков и дивизий,На канонерках читал стихи.Я в краснофлотском играл джаз-банде.Я в шахты спускался, взлетал наверхИ всюду: в Свердловске, в Кузнецке, в Коканде,Я был как поэт и как свой человек.В шинели, в шубе, в бухарском халате,У южных пустынь и у северных льдинВстречал меня друг, однокашник-читатель,Суровой и честной руки гражданин.И хоть не отмечен я славой и стажем,Я видел: он знает, чем я дышу.И любит за каждую песню и дажеЗа ту, что я завтра ему напишу.
При чтении этих стихов Гусева приходят на память стихи певца русского империализма, Гумилева, написанные на «аналогичную тему». В данном случае не важно, задавался ли Гусев целью противопоставить немощной теме, развернутой предельно себялюбивым певцом русского фашизма, великую тему нашей жизни, нашей гордости и нашей славы, или он этой целью не задавался. Важно то, что это противопоставление получилось. Тема у Гумилева – бледная, немощная, несмотря на все попытки оживить ее. Тема Гусева – яркая, красочная тема. Мы не говорим здесь о качестве талантов. Но мы должны сказать, почему бесцветна, нежизненна тема у Гумилева и почему многоцветна, полнокровна тема у Гусева. У Гумилева тема бесцветна потому, что отражает идеологию квасного националистического хвастовства тем, что он тоже на канонерках читал стихи43.
