Пашангу проводить меня в повозку. К моему удивлению, он сел вместе со мной.
– Ты разве не должен вести их? – спросила я, устраиваясь на подушках и укрываясь одеялом из лошадиной шкуры, которое взяла с собой.
Пашанг сел напротив, лицом против хода движения.
– Их ведет Текиш.
– Я сегодня не мылась, – сказала я. – И теперь… потею как стеклодув.
Он подался вперед, понюхал меня и снова сел с ничего не выражающим лицом.
– Не делай так, это противно, – надулась я. – Хотя можешь и сказать, я правда пахну как взмыленная лошадь?
Он покачал головой:
– Ты пахнешь… но потливую лихорадку не зря так назвали, так что какая разница? Ребенком ты не была такой стыдливой.
– Ты не знаешь, каково это, чувствовать себя неуютно в собственной шкуре. Застрять между двумя мирами, ни туда ни сюда.
– Что, султанши в гаремах потеют мускусом и амброй? – спросил он со сдерживаемой горечью. – К дьяволу Селуков. Я видел Кярса, однажды. Если бы это ничтожество не родилось принцем, он нюхал бы нижнее белье.
Я усмехнулась уже не так сдержанно.
– А ты провел свою взрослую жизнь в служении подобным людям. Что это говорит тебе об устройстве мира? У тебя есть орда, но времена, когда Селук завоевал восток стрелами, давно прошли. Тебе придется противостоять аркебузам гулямов, а я слышала, что теперь они стреляют очень быстро. Они будут бросать бомбы и запускать ракеты со стены, и твои лошади в страхе разбегутся. Вот почему мы либо живем свободно в Пустоши, либо умираем в Аланье, служа таким… людям, нюхающим нижнее белье.
Повозка тронулась. Гладкая, напоенная каналами трава делала тряску сносной даже в моем слабом и болезненном состоянии.
Должно быть, Пашанга обидели мои слова: он сидел молча, глядя в зарешеченное окно.
– Ты права, – наконец произнес он. – Иногда я хочу перевернуть все с ног на голову. Но… как ты и сказала, дни, когда какой-то каган из Пустоши мог подчинить себе мир, давно прошли. Если только.
– Только?
Его улыбка обжигала огнем.
– Однажды я слушал спор двух Философов о судьбе. Первый говорил, что ее не существует и каждый из нас сам выбирает путь. Другой возражал, что мы – лишь муравьи, ползущие по прекрасному абистранскому ковру, выбираем свой путь, но не знаем о чудесном узоре. Если бы мы могли видеть его с высоты птичьего полета, то узнали бы… но если бы мы могли видеть с высоты птичьего полета, то уже не были бы муравьями, не так ли?
Я озадаченно помотала головой:
– Лат всемогущая, ну почему ты так плохо все объясняешь?
– Кое-что происходит, Сира. Мне показали узор на ковре. И этот узор… это ты. Все три моих видения… они о тебе.
– Ты дразнишь меня разговорами о видениях, но не говоришь, что происходит.
Я отвернулась и накрылась с головой одеялом.
– Считай это… милосердием, – сказал Пашанг.
Остаток пути я проспала. Мне снилось, что я симург, летящий сквозь тысячу небес. Затем Пашанг разбудил меня и помог выбраться из повозки. Мы стояли на колючей траве под полузакрытым облаками полумесяцем. В безветренной ночи перемигивались факелы всадников и гулямов, стоявших на высоких стенах Кандбаджара. Воины в золотых доспехах заполняли и более высокую внутреннюю, и низкую внешнюю стену, их кольчуги блестели в отблесках пламени.
Мы подошли к Текишу, сидевшему на серой в яблоках кашанской кобыле.
– Можно? – спросил Пашанг, указав на мою повязку.
Я позволила ему снять повязку. Моргнула видящим звезды глазом, но ничего не увидела. Только беззвездную черноту.
Каган Пашанг закрыл глаза и что-то прошептал. Он собирается прорваться сквозь двойные стены и тысячи гулямов, бормоча молитвы?
Через минуту он безмятежно посмотрел на меня и протянул руку.
Я неотрывно смотрела на нее. Никогда еще мне не было так сложно взять чью-то руку. Я не знала, что произойдет и произойдет ли вообще, но казалось, будто вся Аланья лежит на моих плечах.
Почему я согласилась помочь человеку, которого презирала больше всех на свете? Что я вообще делаю? Он меня околдовал? Соблазнил разговорами о видениях и судьбе? Ничто не могло бы завести меня дальше от истинного пути. Почему я находилась здесь, с тысячами йотридов, у стен города, который считала домом?
Я вспомнила, как оборотень выколол мне глаз, а потом зарезал Тамаза. Подумала об Апостолах, отказавшихся помочь мне. О том, как Философы избили Эше, связали его и затолкали в экипаж с черной крышей, а я смотрела из окна. Как я умоляла Хизра Хаза помочь и как даже он отказал мне.
Смотрела – вот что я делала. Бессильная, вот я какая. Меня, беспомощную, выволокли из обоих моих домов, и теперь у меня нет ни одного. Может быть, это шанс все изменить?
Возможно, мне нужно лишь немного света на мрачном пути. А что может быть ярче, чем свет звезд?
Я взяла руку Пашанга, сухую и шершавую. Моя ладонь промокла от пота, так что это было не самое приятное рукопожатие.
Шли секунды. Ничего не происходило.
– Я видел тебя молящейся. Так что молись, Сира.
– Молиться? Кому, о чем?
– У меня было три видения. Одно уже воплотилось, другое воплощается прямо сейчас, а третьему еще предстоит произойти. Ты знаешь, и я знаю, кому ты молилась в тот первый раз, много лет назад.
Я беззвучно прошептала имя, захороненное глубоко в сердце, как будто стыдилась произнести его вслух.
– В тот день ты была голодна и замерзла, помнишь? – сказал Пашанг. – Твои родители уже несколько недель охотились, оставив тебя и твоих братьев ни с чем. За тканевыми стенами юрты завывала метель, и вы с Джиханом съежились под побитым молью одеялом, острые коленки брата впивались в твой пустой живот. Ни в одной юрте на тысячи шагов вокруг не было еды той бесплодной зимой. И тебе ничего не оставалось, кроме как молиться.
Я не хотела вспоминать свой самый позорный секрет. Грех, который я скрывала даже от себя самой.
– Ты молилась Лат, как и полагается хорошей девочке. Но когда Лат не ответила, в отчаянии ты стала молиться сначала камням, потом земле, потом траве, солнцу и луне, но никто не услышал. Тогда ты подняла голову и увидела сияющие сквозь потолок звезды, и воззвала к каждой из них. Но и они не услышали. Тогда ты помолилась пространству меж ними, той тьме, где обитают мертвые звезды, и она откликнулась. Она спасла тебя, спасла твою семью, помнишь?
Конечно, я помнила. Через час после этой молитвы охотники матери и отца вернулись с сотнями лошадей и бизоном,
