— Граница поместья, хозяин, — доложил он, опуская Окулинзы на глаза.
Вепперс незаметно указал ему на дверь.
— Простите, — сказал Джаскен и исчез.
Аэролет начал подниматься, одновременно набирая скорость и перестраиваясь на одну из обычных трасс: они покинули усадьбу Эсперсиум и переместились в расчерченное на коридоры воздушное пространство конурбации Большого Убруатера.
Кредерре проследила за уходом Джаскена, потом повернулась к Вепперсу и заявила:
— Вам нет нужды приглашать меня на ужин, если все, чего вы хотите, это трахнуть меня.
Он качнул головой.
— Силы небесные, вы, молоденькие выскочки, так бесцеремонны!
Она посмотрела на него оценивающим взглядом и расстегнула пуговицы платья. Под ним ничего не оказалось.
— Нам лететь всего десять минут, — заметил он, любуясь телом девушки.
Кредерре отпихнула лазерники и без лишних разговоров уселась ему на колени, потом вытянула длинную ногу так, чтобы охватить его за поясницу.
— Тогда за дело.
Он нерешительно нахмурился, наблюдая, как девушка стягивает трусики.
— Это тебе мама посоветовала? — поинтересовался он.
— Не-а.
Он расхохотался, взялся за ее нижнее белье, помог стянуть и крепко стиснул обнаженные бедра.
— Вам, о девы юные, свидетельствую!
ПЯТНАДЦАТЬ
Тянувшаяся, насколько мог охватить невооруженный взгляд, долина представляла собою сплошное поле пыток и мытарств. Удушливый жаркий воздух полнился непроизвольными стонами боли и нестройными воплями мучений, исходившими от жалкой плоти, которую терзали, растягивали, рвали, тянули, прижигали, резали. Над всем этим необозримым пространством витали миазмы от экскрементов и вонь от разлагающихся останков. Фрактальное самоподобие каждой детали было почти болезненным, давило на глаза: пытка за пыткой, а за той новая пытка, новая сцена мытарств, и так без конца, вглубь, вширь, во всех направлениях; а сколько их покамест было сокрыто от взора возможного наблюдателя, терпеливо выжидая своей очереди проявиться, сделаться доступными восприятию, подняться на поверхность. У кошмара не было границ.
То был беспредельный мир невыносимой боли, превосходящих любую фантазию унижений, бесконечной ненависти. У демонов же, распоряжавшихся в нем, глаза разбегались и слюнки текли от неподдельного наслаждения.
Ей подумалось, что мир этот по-своему красив. Неисчерпаемое разнообразие его гнусных жестокостей поневоле заставляло задуматься о глубинах творческого экстаза, куда, должно быть, погружались те, кто его замыслил и воплотил в нынешнем виде. Порочность его была абсолютной, недостижимой, неподражаемой, и поднимала все, происходившее вокруг, на уровень великого произведения сценического искусства. Природа ужаса агонии и распада, господствовавших в этом месте повсюду, была такова, что переживания эти оказывались почти трансцендентны.
И в нем было даже нечто забавное, родственное чувству юмора. Юмор этот был детским или подростковым, навроде того, с каким часто сталкиваешься, когда молоденькие особи пытаются своим поведением вогнать в краску, уязвить взрослых, доводя всё до крайности и заостряя все противоречия, ловя старших на слове и демонстративно соединяя несочетаемое во всех формах своего поведения, всецело погружаясь в исследование таких волнующих тем, как сексуальность, телесные отходы и вообще — все постыдное, грязное, унизительное, сопряженное только с элементарной биохимией и продолжением рода.
Тем не менее сцены, являвшиеся ее глазу, несомненно были забавны. В своем, весьма ограниченном, роде.
Когда Прин прошел на ту сторону, а она не смогла, когда голубое мерцающее сияние, за которым она следила периферическим зрением, внезапно отвердело и отбросило ее, она отлетела к развалинам мельницы и свалилась на мокрые доски настила. Она успела заметить, как голубой туман рассеялся, и поверхность портала приобрела серый металлический оттенок.
Она слышала, как визжат, осыпают друг друга проклятьями и стонут мельничные демоны. Они только-только выбрались на этот уровень из подпола, куда Прин, в обличье еще более крупного и хищного демона, загнал их несколькими минутами раньше, перед тем, как прыгнуть в сияющий портал, крепко прижимая ее к своей необъятной груди. У нее возникло впечатление, что демоны, которых Прин так основательно поколошматил, даже не заметили ее присутствия.
Она не двигалась с места. Бежать некуда и незачем. Они ее все равно найдут, и, должно быть, очень скоро, а пока ей досталось несколько бесценных мгновений покоя, чтобы полежать в относительном одиночестве. Потом преследователи наверняка доберутся до нее.
Прин ушел.
Он и ее попытался забрать из этого жуткого места. Куда бы ни вел окруженный голубым сиянием портал, она этого уже не узнает. Он прошел на ту сторону, а она осталась здесь. Или, возможно, он по своей воле оставил ее здесь.
Стоит ли сожалеть? Вряд ли. Если он все же был прав в своих сумасбродных утверждениях, и по ту сторону портала течет иная, пресуществующая, свободная от пыток жизнь... что ж, пусть обретет то, к чему так стремился. Если же его поглотило небытие — подлинное, окончательное, реально достижимое небытие, это все же лучше, чем непрестанные страдания, и тогда ей тем паче следует порадоваться за него.
Впрочем, не менее вероятно, что Прин угодил в иную часть Реальности, которую предпочитал называть Преисподней. Быть может, там творится что-нибудь пострашнее, чем по эту сторону. В таком случае она вытянула счастливый билет, оставшись тут. Ее подвергнут новым пыткам, новым унижениям и издевательствам, она знала это. Но участь Прина могла быть даже более горькой. Ей не хотелось думать о том, что ждет ее впереди, но гадать, что станется теперь с Прином, было еще хуже. Но заглушить в себе такие мысли было бы бесчестно. Она заставила себя думать об этом. Если правильно подготовиться к будущим мучениям, если предварительно обдумать, с чем ты можешь столкнуться — с чем мог столкнуться он, что бы с ним теперь ни делали по ту сторону, — и выработать линию поведения, ужас можно немного ослабить, и, когда момент пытки настает, шок уже не столь силен.
Она задумалась, увидит ли его еще когда-нибудь. А нужно ли это? Кто знает, что они с ним сделают, на кого он будет похож. Он нарушил установленные в этом месте правила, законы, по которым все здесь существовали; он посмел посягнуть на основополагающие установления Адского миропорядка. Его кара будет ужасной.
Как и ее собственная.
Она услышала, как один из демонов что-то произнес. Не совсем понятно, что именно, однако в его возгласе явственно прозвучало удивление, даже восторг. Она поняла, что обнаружена. Жуткие лапы простучали железными подковами по настилу. Подковы замерли рядом с ней.
Ее бесцеремонно подняли в воздух за оба хобота, и она повисла, пытаясь как-то прикрыть лицо руколапами, но безуспешно. Ее тряхнули, но под неожиданной для преследователя тяжестью тела хватка внезапно ослабла. Она мельком увидела длинную, заросшую густой шерстью морду демона, два глаза вперились в нее. Она крепко зажмурилась.
Демон загоготал.
— Не смогла сбежать? Это плохо!
От него несло гнилым мясом.
Демон поудобнее перехватил ее и рысью взбежал по пандусу.
— Глядите, кого я нашел! — радостно заорал он, обращаясь к остальным.
Некоторое время демоны не могли прийти к согласию насчет того, как с ней дальше поступить, и между спорами насиловали ее раз за разом.
В Преисподней демонское семя жгло, точно кислота. В нем кишели паразиты и черви, в местах, куда оно проникало, тут же зарождались гангрены и опухоли. Кроме того, когда зародышу, возникшему из семени, приходила пора появиться на свет, он чаще всего просто проедал себе путь наружу сквозь утробу родителя. Родитель не обязательно должен был быть женского пола, годились и мужские особи, поскольку матки для зачатия не требовалось, а демоны не слыли особыми привередами.
Боль оказалась всепоглощающей, унижение и муки — абсолютными.
Она спела для них. Без слов, просто соединяя звуки языка, который сама не понимала и, как знала наверняка, никогда не учила. Полдюжине собравшихся вокруг нее демонов пение не понравилось. Тогда они ударили ее по губам железным прутом и выбили зубы. Она продолжала петь, хотя у нее изо рта текла кровь, а осколки разбитых в крошево зубов ранили слизистые оболочки. Звуки непрерывным потоком лились наружу, пока не стали похожими на безостановочный булькающе-воющий смех. Один из мучителей затянул вокруг ее шеи веревку, и она чуть не задохнулась. Она чувствовала, как с каждой каплей крови жизнь вытекает из ее тела, и понимала, что, умри она, ее тут же возвратят обратно к подобию жизни, чтобы обречь на новые издевательства и пытки.
И тут сумасшедшая трясучка, выбивавшая из нее последний вздох, разрывавшая ее тело, внезапно прекратилась. Удавку сорвали с шеи. Она жадно глотнула воздух, потом отчаянно закашлялась, перекатилась на бок. Ее сотрясли новые болезненные судороги, сгустки крови и осколки зубов вылетели изо рта на неровные, уже и так залитые кровью, мельничные половицы. Откуда-то сверху послышались вопли и рев, сменившиеся ударами о пол. Упало что-то тяжелое, возможно, чья-то туша. Теперь она видела половицы яснее, чем прежде, потому что дверь мельницы кто-то распахнул настежь. В проеме нечетко обрисовался огромный жук.
