а судебные и военные органы подчинялись непосредственно Берлину.109
С католической церковью обращались особенно осторожно. Во время предварительных переговоров о первом разделе Фридрих выразил опасение, что известие о предстоящей аннексии Пруссией исключительно католических областей, таких как епископство Эрмланд на восточной периферии Королевской Пруссии, вызовет возмущение общественности. После 1772 года, как и в Силезии за тридцать лет до этого, пруссаки приложили немало усилий, чтобы сохранить видимость католической институциональной преемственности в аннексированных областях. Так, не было проведено прямой экспроприации епископальной собственности. Вместо этого церковное имущество было передано под контроль камерных администраций в Восточной и Западной Пруссии. Таким образом, формально они оставались церковной собственностью; однако из-за высоких налогов и других расходов лишь около 38 % валового дохода церковного домена фактически возвращалось в казну духовенства.110 Западнопрусское духовенство находилось в еще худшем положении; похоже, что государство выплачивало церкви лишь пятую часть доходов от церковных владений. Таким образом, можно говорить о незаметном процессе секуляризации . И в этом случае наблюдается контраст с более щедрыми условиями, принятыми для силезского духовенства после 1740 года.
Преимущественно польское дворянство Западной Пруссии в целом не оказало никакого сопротивления прусской аннексии. В некоторых районах, например в округе Нетце, местные помещичьи семьи бойкотировали церемонии чествования нового монарха, но актов открытого противодействия практически не было.111 Однако этого было недостаточно, чтобы расположить польских дворян к Фридриху, который отзывался о них с презрением в многочисленных внутренних правительственных документах. Они облагались более высокими налогами, чем их протестантские (немецкие) коллеги; им было запрещено собираться на уездные собрания; им не разрешалось создавать провинциальные кредитные общества.112 Политика, которую король проводил в других своих землях для консолидации дворянского землевладения, в новой провинции была перевернута: Фридрих активно поощрял польских дворян продавать свои земли и призывал провинциальную администрацию находить покупателей-протестантов, независимо от того, были ли они дворянского происхождения. В результате доля дворянских земель в буржуазных руках в Западной Пруссии выросла почти вдвое по сравнению со средним показателем по землям Гогенцоллернов.113 Причина этих мер, по словам Фридриха, заключалась в том, что польские магнаты высасывали богатства из страны, получая доходы от своих западнопрусских поместий и тратя их в Варшаве. В июне 1777 года он выдвинул ультиматум, требуя, чтобы землевладельцы, имевшие владения по обе стороны польской границы, единолично поселились в Западной Пруссии или лишились своих западнопрусских владений.
Последствия этой политики трудно определить с точностью. В приказах Фридриха часто было больше лая, чем укусов; похоже, что мало что было сделано, например, для выполнения ультиматума 1777 года. В любом случае, антидворянская политика короля была направлена в основном на небольшую элиту истинных дворян-магнатов, таких как Чапские, Потоцкие, Скорцовские, пребендаусы и Дабские, которые оставались привязанными к варшавскому двору и светской жизни; Фридрих был гораздо менее враждебен к мелкой польской знати в Западной Пруссии и фактически предпринимал шаги по ее сохранению.114
Западная Пруссия стала центром энергичного административного вмешательства: выделялись деньги на благоустройство городов, особенно Бромберга и Кульма; осушались болота; вырубались леса, чтобы открыть новые пахотные и пастбищные земли; был построен новый канал, соединивший реку Нетце с Браге, что позволило судам переходить с Одера на Вислу. Фридрих вникал в бесчисленные детали: например, приказал посадить фруктовые деревья, основать школы, ввести картофель, построить дамбы и обеспечить крестьян дешевым семенным зерном.115 Влияние нового режима на крестьян, которые составляли основную часть населения присоединенных территорий, было неоднозначным. Разговоры об их "освобождении" от прежнего "польского рабства" были в основном пропагандой, поскольку крестьяне в польской Королевской Пруссии уже пользовались широкой свободой передвижения. С другой стороны, создание независимых судебных органов в рамках доменной администрации действительно обеспечило крестьянам более надежную правовую защиту от капризов помещиков.116 С введением жесткого фискального режима Бранденбургско-Прусского государства налоги, естественно, выросли для всех, как и в Силезии, хотя теперь они были более прозрачными и распределялись более равномерно. К середине 1770-х годов на долю новой провинции приходилось 10 % доходов бранденбургско-прусского государства - доля, полностью пропорциональная ее размерам и численности населения. Таким образом, крупные капиталовложения в провинцию можно было финансировать, не прибегая к внешним поступлениям.
Влияние аннексии на региональную экономику трудно оценить из-за отсутствия точных статистических данных. Рост населения в городском секторе был очень медленным; это может свидетельствовать о том, что высокие налоги отвлекали деньги от местных инвестиций. Стремление сохранить значительный военный фонд привело к тому, что большая часть местных богатств была надолго выведена из оборота. Введение тарифов на польской границе неизбежно привело к серьезным потрясениям, поскольку они перекрыли торговые пути с севера на юг, которые традиционно были хлебом и маслом для городов. С другой стороны, аграрный сектор выиграл от бума, вызванного открытием рынков недвижимости и огромным аппетитом Британии к импортному зерну, что нашло отражение в быстро растущей денежной стоимости помещичьих имений.
Успех королевской администрации в завоевании доверия и лояльности своих новых подданных варьировался от региона к региону. Этнически немецкие протестанты, составлявшие большинство в городах, быстро ассимилировались в новой системе, несмотря на некоторые первые крики протеста. Чувства среди католиков были менее благоприятными, несмотря на неоднократные обещания Фридриха уважать свободу всех католиков отправлять религиозные обряды в привычном порядке. Среди польской знати не без оснований царило общее чувство недоверия к новым хозяевам. "После того как государь стал прусским, - отмечал в 1793 году один из наблюдателей за ситуацией в районе Netze, - польская шляхта перестала быть такой, какой была раньше; в ее характер вошел элемент горечи, а недоверие к немцам сохранится надолго".117 Однако многое зависело от конкретного положения человека в социальной структуре провинции: новая кадетская школа в Кульме, например, была популярна среди семей мелкой польской знати, а после рубежа веков мы встречаем множество двуствольных фамилий, в которых оригинальные польские имена были соединены с принятыми немецкими эквивалентами - Розенберг-Грушциньский, Хойке-Трушциньский и так далее.118 Среди кашубских крестьян и помещиков, обрабатывавших бедные песчаные почвы на севере провинции, есть даже некоторые косвенные свидетельства - в виде польскоязычных сборников анекдотов - участия в модном культе Фридриха Великого.
Возможно, люди, наиболее полно покорившиеся обещаниям и пропаганде нового режима, были самими прусскими администраторами. Снова и снова в документах, касающихся управления Западной Пруссией, мы находим упоминания о необходимости поставить местную институциональную и экономическую жизнь на "прусские рельсы".119 Термин "прусский" выступает как антоним якобы польских пороков - раболепия, беспорядка, тунеядства. Идея о том, что прусскость обозначает некие абстрактные добродетели, приобрела более четкую направленность в этом затянувшемся столкновении с подданными, не входившими в сферу влияния Священной Римской империи. Часто отмечалось, что опыт колониального управления в Индии и других
