приказывал вынимать заряды из монастырских мортир и пищалей и отсылал их под Москву. Но практическое монастырское начальство одновременно не забывало хлопотать об увеличении материальных средств своей обители. Например, у временного подмосковного правительства оно выхлопатывало подтвердительные грамоты или, так сказать, исполнительные листы на ввод монастыря во владение теми селами и деревнями, которые отказывали ему по духовному завещанию разные благочестивые люди; бедствия Смутной эпохи в особенности располагали к такой жертве ввиду благотворительной и патриотической его деятельности.
Наряду с сими делами благотворения, телесной и духовной помощи, Лавра в то время развила также письменную деятельность. Взявший на себя почин призывных грамот святейший патриарх Гермоген сидел уже в тесном заключении и не мог непосредственно обращаться к народу. Последнее известное его увещание, о котором города передавали друг другу, было обращено к нижегородцам и к казанскому митрополиту Ефрему. Он просит написать грамоты в города их властям, а также в полки, стоявшие под Москвою, к Ляпунову (тогда еще живому), боярам и атаманам («атамане»), чтобы унимали грабежи, корчемство и блуд, наблюдали чистоту душевную и братство, с которыми обещались души свои положить задом Пречистой и за чудотворцев московских, и чтобы отнюдь не признавали царем Маринкина сына. Начинание Гермогена ревностно продолжал троицкий архимандрит Дионисий с братией. В келье архимандрита сидели борзописцы и постоянно списывали грамоты, которые рассылались по городам к разным власть имущим лицам. Эти красноречивые призывные послания, украшенные поучительными речениями из Св. Писания и Отцев Церкви, сочинялись или самим Дионисием, или под его руководством.
Особенно замечательна по силе и энергии убеждения окружная грамота, помеченная 6-м октября 1612 года (по сентябрьскому стилю) и написанная от имени архимандрита Дионисия, келаря Авраамия Палицына и соборных старцев.
Напомнив о московском выборе королевича Владислава под условием принятия им православной веры и о присяге польско-литовских людей выйти из Московского государства и отступить от Смоленска, грамота указывает, что они не исполнили сей присяги и что они заодно с предателями нашими Михаилом Салтыковым и Федькою Андроновым учинили многие злодеяния, а именно: «Московское государство выжгли, людей высекли, бесчисленную христианскую кровь пролили, святые Божьи церкви и образа разорили и поругали, а твердого адаманта святейшего Гермогена патриарха с престола бесчестно низринули и в тесное заключение заперли». Далее грамота изображает стояние русского ополчения под Москвою и новый приход гетмана Ходкевича, который своим двухтысячным войском заслонил дороги к столице и не пропускает запасов. Из некоторых городов ратные люди пришли на помощь русскому ополчению, из других собираются в поход. Грамота умоляет и прочие города стать с ними заодно против наших предателей и против врагов Христовых, польских и литовских людей. Какое от них разорение учинилось в тех городах, которыми они завладели, о том всем известно. «Где святые церкви? Где Божии образы? — восклицает грамота. — Где иноки многолетними сединами цветущие, инокини добродетелями украшенныя? Не все ли до конца разорено и обругано злым поруганием?» «Где бесчисленное народное множество в городах и селах христианских? Не все ли без милости пострадаша и в плен разведены?» Сочинители именем Божиим просят всех христиан быть в единении, отложить на время всякие распри и недовольства и умолять служилых людей, чтобы они спешили под Москву и не упускали дорогого времени. «Смилуйтесь, — заключает грамота, — и ради избавления христианская народа помогите ратными людьми, чтобы боярам, воеводам и всяким воинским людям (стоящим под Москвою) не учинилась поруха; о том много и слёзно всем народом христианским вам челом бьем».
Подобные грамоты несомненно везде читались с умилением и воспламеняли сердца русского народа. Но от умиления до дела было еще далеко, если бы не явились люди, которые стали во главе нового движения и увлекли за собою народную массу. Такие люди нашлись в Нижнем Новгороде.
Уже с самого начала смуты граждане Нижнего Новгорода отличались своею верностию присяге, твердостию и здравомыслием. Они не допустили увлечь себя никаким подговорам, отбили все попытки мятежных шаек и сохранили свой город от разорения и разграбления. Нижегородские воеводы того времени князь Звенигородский, Алябьев, Репнин и дьяк Семенов не выдавались своими талантами, но вели себя честно и прямодушно. Только стряпчий Биркин был человеком переменчивым и ненадежным. Зато из среды посадских людей история выдвинула на передний план некоего мясного торговца Козьму Минина, прозванием Сухорука. Во время московского разоренья он является в Нижнем Новгороде в числе земских старост, следовательно, одним из людей излюбленных, более или менее снискавших доверие и уважение своих сограждан.
Когда означенная Троицкая грамота пришла в Новгород, городские и земские власти собрались на воеводском дворе и рассуждали о ней. Минин просил, чтобы грамоту всенародно прочитали в Соборе; причем прибавил, что и ему во сне являлся св. Сергий, который велел разбудить спящий народ. Недоброжелатель его Биркин попробовал противоречить; но Минин заставил его замолчать, грозя обличить его неправды. На другой день собрались горожане в Спасском соборе. После обедни соборный протопоп Савва, сказав несколько скорбных слов о разорении Московского государства от польских и литовских людей и о намерении их обратить истинную веру в латинскую ересь, прочел Троицкую грамоту. Слушатели были растроганы до глубины души. Народ не расходился и толпился подле Собора. Тут Козьма Минин поднял свой голос и сказал горячее слово о неотложной необходимости помочь Московскому государству и очистить Русскую землю от поляков и Литвы. Он уговаривал всем пожертвовать для такого великого и Божьего дела, не жалеть своих животов (имущества), отдать в кабалу детей и жен, чтобы только собрать деньги на содержание ратных людей. Он уверял сограждан, что и другие города пристанут к ним, как только они подадут пример. Многие приходили в умиление и прослезились, слыша такие речи. После того еще не раз собирались нижегородцы на общее совещание. Овладев их сердцами, Минин стал руководить их действиями. Составили приговор о сборе денег и вооружении большого ратного ополчения.
Тут возник вопрос, кому вверить начальство над сим ополчением. Требовался человек, во-первых, знатный, во-вторых, искусный в военном деле, в-третьих, чистый, то есть бывший не причастным к измене законным государям. По всей вероятности, тот же Минин подсказал имя избранника. Остановились на князе Димитрии Михайловиче Пожарском. Хотя по летам своим он принадлежал к молодым воеводам (около 35 лет) и по чину был только стольник, но происходил из древнего рода князей Стародубских, а, главное, во время смуты выдвинулся не только своим воинским мужеством, но еще более твердостию характера и непоколебимою верностию присяге. К нему отправлено было из Нижнего Новгорода посольство, имевшее во главе печерского архимандрита Феодосия и дворянина Болтина. Пожарский,
