Она чувствовала, что растягивается внутри, эластично подается, готовясь к вторжению, и по мере этого нарастало наслаждение, пока не стало казаться, что дольше не выдержать. Желание облегчения, никогда не испытанной разрядки совершенно оттеснило рассудок и стыд.
— Мэттью, ради Бога… я прошу тебя, прошу! Я не могу больше!
— Еще немного, милая, — услышала она, и горячее, чуточку влажное тело полностью накрыло ее. — Раздвинь ноги сильнее, позволь мне любить тебя…
Она только всхлипнула беззвучно и подалась навстречу. Ноги раздвинулись и согнулись в коленях, словно память бесчисленных поколений управляла ими помимо ее воли. Джессика почувствовала, как внутрь медленно и осторожно входит нечто огромное. Плоть послушно подалась еще сильнее, позволяя этой непостижимой громадине проникать все глубже. Джессика даже не подозревала, что чувство заполнения будет таким всеобъемлющим. Потом она ощутила легкую боль, и тотчас движение вперед прекратилось. Ладони ненадолго сжали ей плечи.
— Слава Богу!
Она приподняла судорожно стиснутые веки и посмотрела Мэттью в лицо. Он улыбался.
— Тебе страшно, милая? Не бойся, больно будет совсем недолго.
— Я ничего не боюсь, Мэттью, — вырвалось у нее, и Джессика вдруг в самом деле перестала бояться. — Наверное, с тобой мне просто не может быть страшно.
С неожиданной силой и даже жестокостью муж снова впился ей в губы. Она даже не успела сообразить, что это всего лишь отвлекающий маневр, когда тонкий барьер ее девственности был разрушен и сильнейшая, но короткая боль полоснула внутри. Поцелуй заглушил ее крик. Все тело Мэттью напряглось в попытке справиться с собой.
— Ужасно жаль, что это происходит именно так, — чуть позже сказал он, однако чувствовалось, что как раз это ему и понравилось (по правде сказать, муж выглядел бессовестно довольным).
Джессика сделала пару глубоких вдохов, но боль уже исчезала и исчезла совсем к тому моменту, когда граф возобновил движения. Это было прекрасно: сознавать, что он внутри; это изумляло и возбуждало, и потому очень скоро робкое наслаждение расправило крылья. Несколько минут спустя Джессика уже выгибалась дугой навстречу мощным толчкам, и ее омывали волны жара, волны ощущений, похожих на прикосновения рая.
— Мэттью!.. — удивленно, почти жалобно прошептала она, когда между ног начала закручиваться спираль безумной сладости.
Горячая испарина разом омыла тело, рот пересох, что-то приближалось и отступало, приближалось и отступало, но каждый раз оказывалось еще немного ближе, раскрывая невидимые объятия и готовясь принять ее. Несколько особенно сильных и глубоких толчков — и тело Мэттью ненадолго окаменело. Он погрузился в нее даже глубже, чем прежде, медленно выскользнул и погрузился снова. И туго закрученная пружина распрямилась.
Джессика содрогнулась, царапая ногтями влажную спину мужа. Под стиснутыми веками взметнулись языки белого пламени, обожгли глаза, вызвали слезы, и это тоже было частью наслаждения. Она беззвучно рыдала, не замечая этого, чувствуя только счастье, не похожее ни на что прежде испытанное. Наконец Джессика обессиленно рухнула на смятые простыни. Великое чувство насыщения постепенно проникало в каждую клеточку тела.
— Джесси, как ты? Почему ты плачешь? Больно?
— Нет… о нет! — Только сейчас сообразив, что щеки мокры от слез, она с силой помотала головой. — Я не знаю… я не думала… не думала, что это будет так прекрасно.
Довольный смех был ей ответом. После легкого поцелуя в холодный от испарины лоб Мэттью перекатился на бок и приподнялся на локте.
— А ведь и правда, это было прекрасно. — Он привлек ее к себе, провел кончиком пальца по мокрому следу на щеке. — И вот еще что: похоже, я не слишком преуспел в ночь твоего похищения.
— Ты о чем?
Совсем забытый страх разоблачения сразу ожил, заставив расслабленные мышцы напрячься.
— Как это о чем? О том, что моя дорогая графиня Стрикланд до сегодняшнего дня оставалась невинной.
Джессика молчала бесконечные несколько минут, раздираемая между желанием признаться и осторожностью.
— Жаль, что я так плохо разбираюсь в… во всем этом, — наконец сказала она. — Если бы я знала…
— Если бы ты знала, то что же? — с неожиданной резкостью спросил он и нахмурился. — Впрочем, я могу ответить за тебя. Если бы ты знала, что по-прежнему невинна, то вернулась бы к герцогу и все-таки вышла за него. Я прав? — Граф уселся в постели, голый, сердитый и совершенно неотразимый. — А теперь слушай, моя маленькая интриганка. Можешь забыть о Джереми Кодрингтоне. Герцог навсегда ушел из твоей жизни, ясно? Впредь единственным твоим мужчиной буду я, советую это запомнить. Тебе бы хотелось совсем другого, но назад, дорогая моя, дороги нет.
— Я не это имела в виду. Я только хотела сказать…
— Меня не интересует, что ты хотела или не хотела! Прошлое осталось в прошлом. Ты моя жена — моя, это понятно? Даже и не думай, что когда-нибудь я позволю тебе об этом забыть!
С этими словами Мэттью буквально подмял се под себя и начал целовать с еще большей страстью, чем прежде. Это был не поцелуй влюбленного, осторожный и нежный, это был берущий, жадный, мужской поцелуй, в котором ощущалось предостережение; ты моя, помни об этом! Это было чудесно! Джессика чувствовала себя счастливой до какого-то сладкого безумия, и когда Ситон снова оказался внутри одним сильным толчком, она рванулась ему навстречу.
Подумать только, он считал, что она жалеет о несостоявшейся свадьбе, что предпочла бы ему герцога Милтона, этого мальчишку! Еще не настало время высказать, как он ошибается, и Джессика просто вложила в физическую страсть то, что именно его, и только его, Мэттью, она хотела для себя.
Джессика отдалась толчкам и качаниям, вновь ощущая приближение несказанного наслаждения.
Глава 15
Мэттью проснулся задолго до рассвета. Он был теперь не один на своей просторной кровати — рядом мирно спала Джессика. Смятая простыня — ее единственный покров — сбилась во сне, обнажив часть груди с соском, более темным, чем обычно, от недавних поцелуев-укусов. Виднелась также изящная лодыжка, и вес вместе придавало спящей волнующе-полуобнаженный вид. Ничуть не удивительно, что тело тотчас откликнулось. Несмотря на все уже случившееся ночью, Мэттью снова хотел эту женщину и знал, что все может повториться утром. Он дорого заплатил за право обладать ею: своим именем, титулом и имуществом — и намерен был вволю пользоваться этим правом. И все же его беспокоила такая постоянная и неутолимая потребность.
Стоило только вспомнить похищение из-под венца, как становилось пугающе ясно, что Мэттью пошел на многое — слишком многое, — чтобы не отдавать Джессику Милтону. Это означало, что он всерьез дорожит, ею, а это уже было лишнее.
