— Александрийская школа — с невольным удивлением подумал Избор — Ай, да десятник тут. Такого не только бояться. Такого уважать надо…
Он сделал вид, что замешкался и Шерга повторил связку из двух ударов. На этот раз Избор не стал отступать. Цепь, свалившаяся с поднятой руки, встретила лезвие рядом с его боком. Он выдержал тупой удар и стремительно шагнув назад, крутанул рукой, оборачивая цепь вокруг меча. Шерга дернулся, пытаясь поднять оружие вверх, но Избор не позволил ему взмахнуть клинком. Дальше все произошло стремительно, словно полет стрижа. Кулак, утяжеленный цепью, ударил Шергу в голову. Он успел прикрыться щитом, но Избор был готов и к этому. С быстротой молнии он повторил удар, выпустив из кулака несколько тяжелых бронзовых звеньев. Этого как раз хватило, что бы достать стражника по незащищенной спине. Шерга заорал, выгнулся от боли. Инстинктивно он поднял щит над головой и тут Избор ударил его ногой в грудь. Стражника отбросило к стене, и он сложился там, как небрежно брошенная одежда.
Избор был уверен в своем ударе. Он даже не подошел проверить, что с ним стало, а повернулся к десятнику и Доброму Шкелету.
Десятник разошелся так, что от его ударов Доброго Шкелета бросало из стороны в сторону. Скелет был похож на ветхий варяжский драккар, попавший в бурю, потерявший парус и теперь, раскачиваемый демонами моря так, что голая мачта чертила в небе странные фигуры. Шкелет не сдавался. Он старался не отбивать удары, а ускользать от них. То, что он был до сих пор цел, говорило больше о его проворстве и удачливости, чем о чем-то другом. Его верткость и самое главное отсутствие мяса на костях страшно мешало десятнику и выручало Шкелета. Два поперечных удара, что развалили бы живого человека на две половинки Добрый Шкелет даже не стал отбивать — просто пропустил их через грудную клетку.
Избор не стал ждать конца. Конечно, можно было бы постоять посмотреть, чем кончится дело, но Избор подумал о Гавриле, которого еще предстояло найти и решил действовать. Размотав цепь на правой руке, он захлестнул ноги десятника и дернул их на себя. Увлеченный схваткой он не видел что творилось у него за спиной. Шкелет быстро отпрыгнул назад. Десятник дернулся за ним и плашмя — мордой, грудью, коленями грянулся об пол. Такой удар доброму войну не помеха. Он должен был подняться, но за мгновение до того, как грохот падения прокатился по коридору Добрый Шкелет взвился в воздух и вскочив падающему десятнику на плечи трижды, с проворством трудолюбивого дятла нанес противнику удары рукоятью меча по затылку.
Десятник рухнул словно дуб. Шкелет бил умело, и тот даже не попытался подняться.
Еще сидя на плечах человека он посмотрел на Избора, спрашивая что делать.
Избор посмотрел на Доброго Шкелета, худого словно корабельная мачта, потом на грузного десятника и отчетливо, словно Шкелет был глухим и читал только по губам, сказал.
— Между прочим, и ты теперь мне жизнь должен…
Он понимал, что говорит глупость, но ничего поделать с собой не мог. Уж очень хотелось ему заиметь себе еще одного должника…
Шкелет молчал. Его сейчас интересовало совсем другое. Он ждал ответа на невысказанный вопрос — что делать с десятником?
— Свяжем его — решил Избор — Таких убивать нельзя. Иначе на земле храбрость переведется.
Раздевание поверженного Шкелет начал с того, что сорвал с него ключи и кинул Избору. Встав под факел Избор освободился от своих оков и пошел освобождать Исина.
Гаврила пришел в себя от резкой боли. Ему не пришлось вспоминать что он и где он. Одного взгляда хватило, что бы все понять. Тяжело повернув голову, он посмотрел по сторонам. И справа и слева от него в небо уходила бревенчатая стена, на которой он и висел прикованный за руки. Проверяя крепость цепей, он дернулся. В печах захрустело, и боль притупилась, став тягучей, словно мед. Он поерзал, устраиваясь поудобнее
В любом положении есть что-то хорошее. Слава Богам ему не было холодно. Он напряг руки, пытаясь повернуться. Движение было медленным, словно у улитки. Ноги едва-едва шевелились, не находя опоры. Гаврила усмехнулся. Он напоминал себе муху в меду. Все тут было так, только вот вместо чашки с медом он очутился в выгребной яме.
Он поднял голову. Борода, пропитанная нечистотами, нехотя потянулась за ним, как перечень грехов.
Над головой, в сажени, если не больше земля уступала место ночному небу. Но даже небо не было тут чистым. Теплый воздух из ямы струйками поднимался вверх, отравляя небо. Гавриле было видно, как звезды вздрагивали, а потом одна, видно не выдержав вони, сорвалась вниз. Гаврила скрипнул зубами. Не от боли. Что боль? Ее можно терпеть. Унижение…
— В дерьмо по ноздри… Эдак со мной еще никто не обходился… Умнеют люди.
В яме утробно забулькало. Она жила своей жизнью. На поверхности вздувались пузыри, ползали кое-где черви. Гаврила представил как завтра его вынут отсюда и понесут в княжеский двор, где уже верно, готов кол для него. Ради такого случая князь наверняка откажется от своей давней привычки сажать недругов своих на кол только по базарным дням.
— Тяжелая смерть — подумал Гаврила. Он опустил глаза вниз. — Захлебнуться. Что ли?
Без мысли выполнить то о чем только что думал, он наклонил голову. Не тут-то было. Борода елозила по грязи, но до рта жижа не доставала. Князь предусмотрел и это. Нужно было выбираться.
— Пока жив — смерти нет. — Подумал Гаврила — Бог поможет!
Он напряг плечи. Жижа нехотя, словно знала, что никуда ему не уйти от нее позволила чуть-чуть вытащить себя. Боль в плечах превратилась в огненный хлыст, что стегал по спине. Гаврила задышал сильнее, заполняя грудь вонью.
— Не тужься — донеслось до него с края. — Потерпи до утра… Или ты пить хочешь?
Около ямы стоял стражник и облегчал свой мочевой пузырь. Струя буравила поверхность выгребной ямы в нескольких шагах от лица Гаврилы.
— Твое счастье, что я до тебя дотянуться не могу… — с тоской сказал Гаврила.
— И мне тоже жалко…
Стражник напрягся. Струя приблизилась к Гавриле еще на пядь и опала.
— Ничего — сказал стражник — Когда тебя завтра на кол сажать будут, я рядом постою, может быть даже там тебе себя рукой поторогать.
В темноте послышался топот. Даже не поправив штанов, стражник схватился за меч. Несколько мгновений он вслушивался в тишину, а потом бросился прочь от ямы.
Гаврила не стал терять времени. Единственный выход был в том, что бы добраться до штырей, что крепили цепи к стене и вырвать их из дерева.
Медленно он начал наматывать на кулаки… Боль рвала плечо на части. Борясь с ней, он представлял себя якорным воротом на ромейском корабле. Крики чаек, полощется парус… Матросы, наваливаясь на него грудью, поднимают якорь. Он трещит, но вертится. Один оборот, другой… Пахнет гнилью, но свежий морской воздух… Он вздохнул и закашлялся.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
