будто их и не было.
От такого трюка атамана Меченый открыл рот и шамкнул губами, затем обиженно заканючил: «Ты чё, атама-ан!» — отстаивая своё таборное право на собственность.
— Ты почто заплакал-то? А ещё каза-ак! — иронически протянул Заруцкий, передразнивая его, потёр руками, словно тщательно мыл их, и, раскрыв ладонь, показал на ней всё те же три кости: они лежали в ряд, все пустышками вверх.
Рядом с ним завозился и тревожно сглотнул слюну Тимошка. Он испугался, что атаман наставит ему таких шовкунов[51], что он будет болеть до самой старости. А то разденет донага, сдерёт всю лопотушку. И у него даже зачесался лоб от предчувствия быть здорово битым… «Не атаман — сам сатана!»
— Ну что? Почём шовкуны? — спросил Заруцкий его.
— Да мы, атаман, по маленькому! За сто — рубля с два… Сойдёт?
— Лады! — отозвался Заруцкий и азартно потёр руками так, что Бурба изумлённо уставился на него. Он никогда не видел, чтобы Заруцкий играл в зернь. А тут, как оказалось, он игрок, к тому же заводной. Но когда атаман незаметно подмигнул ему, он понял, что тот разыгрывает, дурачит казаков.
Заруцкий вернул кости Меченому. И тот, дважды кинув их, выкинул меть в пользу своего дружка.
— Кидай! — согласился на это Заруцкий, хотя и заметил, что тот смухлевал. — Счастливчик!
Тимошка ловко бросил кости через большой палец. Три кубика взлетели вверх, крутанулись в воздухе, мелькнули белыми гранями и упали на «майдан». Перевернувшись, они улеглись, выставив вверх три грани, краплёные чёрными углублениями. На одном кубике выпало три очка, на втором два, а на третьем — даже четыре.
Это был удачный мёт.
И радость отразилась на лице у Тимошки от этого начала. Здесь царил он, Тимошка, он был как бог в игре. И казаки заух-мылялись, наблюдая за верховным атаманом.
«Какой-то незадачливый он, — так было написано у них на лицах. — Куда он лезет: тут надерут его!»
Да, у Заруцкого игра не заладилась сразу же: пустышки выскакивали у него одна за другой, как будто шли по кругу. И он конфузился, показывая, что раздосадован был этим.
«Чёрт возьми!» — процедил он сквозь зубы, но так, чтобы слышали казаки.
И те, злорадствуя, ожидали, как сейчас надуют его. Утрёт Тимошка нос атаману, бить будут ему шовкуны.
А Тимошка ловко бросал и бросал кости. То тройки, а то четвёрки выскочат все вместе, улягутся кости вверх самыми желанными гранями… И вот счёт перевалил за сотню…
— Ну, всё! — снисходительно сказал Тимошка, метнул взгляд на шапку атамана с меховой опушкой. Он смотрел на неё уже как на свою, приценивался: за сколько шовкунов её уступит Заруцкий. Ведь не пойдёт же он на то, чтобы его, верховного атамана, к тому же и боярина, били кочевой ложкой по лбу, при всех-то. Вчера он раздел одного боярского сына: снял кафтан с него за двести шовкунов, затем и сапоги. И саблю тот отдал ему, когда надумал, глупец, отыгрываться. Так и ушёл в одних портах, босым и чуть не плача.
— Не-е, давай дальше! — запротестовал Заруцкий.
А Бурба смотрел на своего побратима и не мог понять, отчего у него трясутся руки: то ли оттого, что он так здорово прикидывается, или от злости, унижения, что его обыграл какой-то ярыжка из кабацких.
— Ну, гляди, атаман! Ха-ха! — нервно хохотнул Тимошка, и нотка своего превосходства стала переползать явно на угрозу.
Заруцкий и эту угрозу, ему-то, проглотил, смолчал, всё так же хладнокровно снял шапку и отдал её Тимошке.
Тот, напялив на себя соболей, скосил глаза на его саблю.
— А может, на неё? — оскалился он, как пёс, учуявший добычу дармовую.
— Давай! — бесшабашно махнул рукой Заруцкий так, будто попал в капкан страстишки отыграться. — А ты ложи всю ло-поть, что наиграл! Я на неё пойду, взамен кладу ещё вот это!
Он встал, снял кафтан малинового цвета, новенький, отменный, из атласа, и бросил его к сабле. Подумав, он стянул и сафьяновые сапоги, добавил их туда же, опять уселся на кошму, поджав под себя голые пятки.
У Тимошки алчно загорелись глаза. Он не выдержал, кивнул головой Илейке. Тот вышел из юрты и вскоре вернулся, да не один, ещё какой-то детина втащил за ним в юрту кучу всякого хлама, размахнулся и швырнул его посреди юрты. Рядом с клинком атамана упали на пол три поношенных кафтана, какие-то малахаи, сапоги, все стоптанные, потёртые порты из неизносимой кожи с блестевшими залысинами, а сверху упала рясешка, стыдливо прикрыв весь этот хлам страстишек мелких.
Он, Тимошка, опытный игрок, всё же почувствовал во всём этом что-то неладное, какой-то подвох. Но отказали ему мысли слабые. Не подозревал он даже, с каким игроком решил тягаться.
— Но, казак, уговор! Играем до тысячи! — заговорил жёстким голосом Заруцкий; куда и подевался-то его недавний панибратский тон. — За сотню шовкунов, как ты хотел, по два рубля! А если проиграешь, то чтобы духу твоего тут не было! — погрозил он кулаком ему. — Увижу — башку снесу тотчас же! Ты меня знаешь! Уговор?!
— Уговор! — осклабился Тимошка. Он струсил здорово, но было видно, что он верил в своё мастерство, с усмешкой пожевал свой длинный ус и выплюнул его.
Они ударили по рукам.
И опять его дружок, Меченый, с рваными ноздрями, отыграл ему начало партии. И Тимошка кинул кости первым, и вновь удачно: ни одной пустышки.
Заруцкий же поелозил задом на кошме, устраиваясь удобнее, как борец, ища опоры в матушке-земле, размял свои пальцы, длинные и цепкие, как щупальца у спрута, и… хоп!.. — подбросил как-то странно, невиданно, разом все три кубика вверх. И они крутанулись слаженно, как строем на плацу, и улеглись послушно все рядышком, и выставили все три вверх по четыре вкрапины на белых гранях, замусоленных грязными руками.
Тимошка завистливо глянул на его удачу, тихо промолвил: «Бывает!»
Он взял кости, метнул их, и снова у него выпал неплохой набор. Но четвёрок уже не было. Они как будто покинули его, обиженные почему-то на него, ушли к тому же атаману.
И тут же бросил кости Заруцкий, всё тем же своим броском замысловатым, и снова легли в ряд три четвёрки. Другие очки его как будто позабыли.
Но Тимошка, жох, знал толк в игре и знал, что такое не может долго продолжаться. Пройдёт каких-нибудь пяток бросков, и отвернётся удача от атамана. Взяв кости, он выбросил свой набор. И опять он оказался серым: одна пустышка, единица и ещё двойка скромная упала.
И вновь метнул Заруцкий, и
