Еще пришлось мне сделать то же самое и с другим, подобным этому, но дома я не разрушал; только выкинул ему все его пожитки вон. Поэтому госпожа де Тамп возымела такую смелость, что сказала королю: “Мне кажется, что этот дьявол когда-нибудь разгромит вам Париж”. На эти слова король гневно ответил госпоже де Тамп, говоря ей, что я делаю только очень хорошо, защищаясь от этой сволочи, которая хочет мне помешать служить ему. Возрастало все пущее бешенство у этой жестокой женщины; она призвала к себе одного живописца, каковой имел жительство в Фонтана Белио, где король жил почти постоянно. Этот живописец был итальянец и болонец, и был известен как Болонья; собственным же своим именем он звался Франческо Приматиччо382. Госпожа ди Тамп сказала ему, что он должен был бы попросить у короля эту работу над фонтаном, которую его величество определил мне, и что она всей своей мощью ему в этом поможет; так они и порешили. Возымел этот Болонья наибольшую радость, какую когда-либо имел, и на это дело рассчитывал наверное, хоть оно и не было по его части. Но так как он очень хорошо владел рисунком, он обзавелся некоими работниками, каковые образовали себя под началом у Россо, нашего флорентийского живописца383, поистине удивительнейшего искусника; и то, что он делал хорошего, он это взял от чудесного пошиба сказанного Россо, каковой тогда уже умер. Возмогли вполне эти хитроумные доводы, с великой помощью госпожи ди Тамп и с постоянным стучаньем день и ночь, то госпожа, то Болонья, в уши этому великому королю. И что было мощной причиной того, что он уступил, это то, что она и Болонья согласно сказали: “Как это возможно, священное величество, чтобы, как оно желает, Бенвенуто ему сделал двенадцать серебряных статуй? Ведь он еще не кончил ни одной? А если вы его употребите на столь великое предприятие, то необходимо, чтобы этих других, которых вы так хотите, вы себя наверное лишили; потому что и сто искуснейших людей не смогли бы кончить столько больших работ, сколько этот искусный человек замыслил; ясно видно, что у него имеется великое желание сделать; и это будет причиной того, что ваше величество разом утратите и его, и работы”. Из-за этих и многих других подобных слов король, оказавшись в расположении, соизволил все то, о чем они его просили; а между тем он еще не посмотрел ни рисунков, ни моделей чего бы то ни было руки сказанного Болоньи.
XXVII
В это самое время в Париже выступил против меня этот второй жилец, которого я прогнал из моего замка, и затеял со мною тяжбу, говоря, что я у него похитил великое множество его пожитков, когда его выселял. Эта тяжба причиняла мне превеликое мучение и отнимала у меня столько времени, что я много раз хотел уже прийти в отчаяние, чтобы уехать себе с богом. Есть у них обычай во Франции возлагать величайшие надежды на тяжбу, которую они начинают с иностранцем или с другим лицом, которое они видят, что сколько-нибудь оплошно тягается; и как только они начинают видеть для себя какое-нибудь преимущество в сказанной тяжбе, они находят, кому ее продать; а иные давали ее в приданое некоторым, которые только и заняты этим промыслом, что покупают тяжбы. Есть у них еще и другая дурная вещь, это то, что нормандцы, почти большинство, промышляют тем, что свидетельствуют ложно; так что те, кто покупает тяжбы, тотчас же подучивают четверых таких свидетелей, или шестерых, смотря по надобности и, благодаря им, тот, кто не подумал выставить стольких же в противность, раз он не знает про этот обычай, тотчас же получает приговор против себя. И со мной случились эти сказанные происшествия; и так как я считал, что это вещь весьма бесчестная, я явился в большой парижский зал, чтобы защищать свою правоту, где я увидел судью, королевского наместника по гражданской части, возвышавшегося на большом помосте. Этот человек был рослый, толстый и жирный, и вида суровейшего; возле него, с одного боку и с другого было множество стряпчих и поверенных, все выстроенные в ряд справа и слева; другие подходили, по одному зараз, и излагали сказанному судье какое-нибудь дело. Те поверенные, что были с краю, я видел иной раз, как они говорили все разом; так что я был изумлен, как этот удивительный человек, истинный облик Плутона, с явной видимостью склонял ухо то к одному, то к другому и преискусно всем отвечал. А так как я всегда любил видеть и вкушать всякого рода искусства, то это вот показалось мне таким удивительным, что я ни за что не согласился бы его не повидать. Случилось, что так как этот зал был превелик и полон великого множества людей, то они прилагали еще старание, чтобы туда не входили те, кому там нечего было делать, и держали дверь запертой и стража у сказанной двери; каковой страж иной раз, чиня сопротивление тем, которые он не хотел, чтобы входили, мешал этим великим шумом этому изумительному судье, который гневно говорил брань сказанному стражу. И я много раз замечал и наблюдал такое происшествие; и доподлинные слова, которые я слышал, были эти, каковые сказал сам судья, который заметил двух господ, что пришли посмотреть; и так как этот привратник чинил превеликое сопротивление, то сказанный судья сказал, крича громким голосом: “Тише, тише, сатана, уходи отсюда, и тише!” Эти слова на французском языке звучат таким образом: “Phe phe Satan phe phe Satan ale phe”384. Я, который отлично научился французскому языку, услышав это выражение, мне пришло на память то, что Данте хотел сказать385, когда он вошел с Виргилием, своим учителем, в ворота Ада. Потому что Данте в одно время с Джотто, живописцем, были вместе во Франции386 и преимущественно в Париже, где, по сказанным причинам, то место, где судятся, может быть названо Адом; поэтому также Данте, хорошо зная французский язык, воспользовался этим выражением; и мне показалось удивительным делом, что оно никогда не было понято как таковое; так что я говорю и полагаю, что эти толкователи заставляют его говорить такое, чего он никогда и не думал.
XXVIII
Возвращаясь к моим делам, когда я увидел, что мне вручают некои приговоры через этих поверенных, то, не видя никакого способа помочь себе, я прибег для помощи себе к большому кортику, который у меня имелся, потому что я всегда любил держать хорошее оружие; и первый, с кого я начал нападение, был тот главный, который затеял со мной неправую тяжбу; и однажды вечером я нанес ему столько ударов, остерегаясь все же, чтобы его не убить, в ноги и в руки, что обеих ног я его лишил. Затем я разыскал того другого, который купил тяжбу, и также и его тронул так, что эта тяжба прекратилась. Возблагодарив за это и за все другое всегда бога, думая тогда пожить немного без того, чтобы меня беспокоили, я сказал у себя дома моим юношам, особенно итальянцам, чтобы, ради бога, каждый занимался своим делом и помог мне некоторое время, так чтобы я мог кончить эти начатые работы, потому что я скоро их кончу; затем я хочу вернуться в Италию, не в силах будучи ужиться со злодействами этих французов; и что если этот добрый король на меня когда-нибудь разгневается, то мне от него придется плохо, потому что я для своей защиты учинил много этих самых дел. Эти сказанные итальянцы были, первый и самый дорогой, Асканио, из Неаполитанского королевства, из места, называемого Тальякоцце; другой был Паголо, римлянин, человек рождения весьма низкого, и отец его был неизвестен; эти двое были те, которых я привез из Рима, каковые в сказанном Риме жили у меня. Другой римлянин, который приехал, также и он, ко мне из Рима нарочно, также и этот звался по имени Паголо и был сын бедного римского дворянина из рода Макарони; этот юноша не много знал в искусстве, но преотменно владел оружием. Один у меня был, который был феррарец и по имени Бартоломмео Кьочча387. И еще один у меня был; этот был флорентинец, и имя ему было Паголо Миччери. И так как его брат, который звался по прозвищу “il Gatta”388, этот был искусен в счетоводстве, но слишком много потратил, управляя имуществом Томмазо Гуаданьи, богатейшего купца; этот Гатта привел мне в порядок некие книги, где я вел счета великого христианнейшего короля и других; этот Паголо Миччери, переняв способ от своего брата, с этими моими книгами, он мне их продолжал, и я ему платил отличнейшее жалованье. И так как он мне казался очень хорошим юношей, потому что я видел его набожным, слыша его постоянно то бормочущим псалмы, то с четками в руках, то я многого ожидал от его притворной доброты. Отозвав его одного в сторону, я ему сказал: “Паголо, дражайший брат, ты видишь, как тебе хорошо жить у меня, и знаешь, что у тебя не было никакой поддержки, и к тому же еще ты флорентинец; поэтому я особенно полагаюсь на тебя, потому что вижу тебя весьма преданным делам веры, а это такое, что очень мне нравится. Я тебя прошу, чтобы ты мне помог, потому что я не слишком полагаюсь ни на кого из этих остальных; поэтому я тебя прошу, чтобы ты у меня позаботился об этих двух первейших вещах, которые очень были бы мне досадны; одна это то, чтобы ты отлично берег мое добро, чтобы его у меня не брали, и ты сам у меня его не трогай; затем ты видишь эту бедную девушку, Катерину, каковую я держу главным образом для надобностей моего искусства, потому что без нее я бы не мог; кроме того, так как я человек, я ею пользовался для моих плотских утех, и может случиться, что она мне учинит ребенка; а так как я не желаю содержать чужих детей, я также не потерплю, чтобы мне было учинено такое оскорбление. Если бы кто-нибудь в этом доме был настолько смел, что сделал бы это, и я бы это заметил, мне, право, кажется, что я бы убил и ее, и его; поэтому прошу тебя, дорогой брат, чтобы ты мне помог; и если ты что-нибудь увидишь, сейчас же мне скажи, потому что я пошлю к бесу и ее, и мать, и того, кто бы этим занялся; поэтому ты сам первый берегись”. Этот мошенник осенил себя крестным знамением, которое достигло от головы до ног, и сказал: “О Иисусе благословенный, боже меня избави, чтобы я когда-либо подумал о чем-нибудь таком, во-первых, потому что я не привержен к этим делишкам; а затем, разве вы думаете, что я не понимаю того великого блага, которое я от вас имею?” При этих словах, видя, что сии мне сказаны с видом простым и сердечным по отношению ко мне, я поверил, что все обстоит именно так, как он говорит.
