Павильон в саду
Марине случалось читать греческие трагедии, и в последнее время они часто приходили ей в голову… особенно при появлении Глэдис. С невольной улыбкой она думала о том, что быстроногой служанке выпала в этом спектакле роль всеведущего хора. Редко который день не начинался с болтовни Глэдис, и именно от нее Марина узнавала о всех событиях в замке и даже о подоплеке этих событий. Глэдис не больно-то опасалась «русской кузины»: ведь та хоть и была из богатой семьи, но все-таки птичка не своего гнезда, стало быть, как прилетела, так и улетит. По этой же причине, беседуя с Мариной, Глэдис слов не подбирала, на цыпочках к ней в спальню не входила: либо не стесняясь колотила в дверь кулаками, либо вламывалась, если было не заперто, роняя вещи и бормоча себе что-то под нос.
Вот и в тот кошмарный день она шумно ворвалась в комнату Марины и принялась разводить огонь в камине, грохоча даже громче, чем обычно.
Впрочем, зря старалась: Марина уже к тому времени давно проснулась и просто лежала, поглядывая на светло-пыльные полосы солнечных лучей, протянувшиеся сквозь щели в шторах, и размышляя о событиях вчерашней ночи и дня. Прежде всего о том, где бы раздобыть ключи от входа в башню или как туда вообще попасть. Потом ее мысли обратились к Флоре, которая в своем увитом розами домике, где молчаливая старуха-мать все так же наматывает на большой клубок нитки с маленьких, ревностно оберегает от всякого постороннего глаза мальчика, закутанного в розовые девчачьи одежки.
Думала она и про капитана Вильямса. С какой радости он вдруг заявился?! Черт принес, не иначе… черт и унес, потому что более в замок Вильямс не вернулся. Очевидно, успел все-таки на дилижанс, едущий в Брайтон. Вот кабы Десмонд не свалился с коня, он непременно встретился бы с Вильямсом и узнал, зачем тот приезжал. Правда, неведомо, пожелал бы он сообщить о разговоре Марине. Кто она ему такая, вообще говоря? А, чепуха, всего-навсего жена…
Десмонд! О чем бы она ни думала, мысли все время кружились вокруг этого имени и возвращались к нему постоянно. Так человек, которого водит в лесу леший, ходит, ходит по тропинкам, каждый раз возвращаясь все к той же полянке, откуда начались его блуждания. Вот и она тоже никак не могла вырваться из этого замкнутого круга любви. Марина не произносила даже мысленно этого слова, не понимая, как можно влюбиться в человека, которого считала врагом. Она ведь ненавидела его! Или правду говорят, будто от ненависти до любви – один шаг? Нет, кажется, наоборот: от любви до ненависти. Какая, впрочем, разница! Может быть, оттого потянулось к Десмонду одинокое сердце, что он единственный был близок ей здесь, на чужбине: пусть воровски, но близок же! Или… или впрямь существуют вековечные, неразрешимые чары в тех узах, которые налагаются на мужчину и женщину именем божиим, даже если их союз – случайность? Но был ли случайным их с Десмондом союз? Ведь какая-то вышняя сила поставила его на пороге заметенной снегом баньки именно в ту роковую, предрождественскую минуту, когда Марина произносила древние, заветные слова, вызывая из тьмы и света, мрака и сияния любовь – единственную на всю жизнь! Но любовь к Десмонду – гибель, потому что это напрасная, безответная любовь. Что с того, что плотью они были едины? Духом розно, вот горе-то. И потом, откуда знать Марине: может быть, слияние мужчины и женщины всегда равно сладостно, и без разницы, какой это мужчина и какая женщина. Вот ведь влекут ее черные распутные глаза Хьюго, а Десмонд вовсю любился с Агнесс; теперь небось другую нашел. Вчера так поглядывал на скромное «вдовье» декольте Джессики…
И снова приступ ревности ударил Марину в самое сердце. Слезы неудержимо подступили к глазам, она поняла, что сейчас разрыдается, к изумлению Глэдис, а может быть, на потеху ей. И, привскочив с постели, принялась яростно тереть глаза кулаками, загоняя слезы внутрь и делая вид, будто только что проснулась от шума, поднятого горничной.
Увидев, что «русская кузина» уже не спит, девчонка и вовсе разошлась. Она суетилась, топая так, что даже сквозь ковер был сей топот слышен, и наконец Марина не выдержала.
– Что-то ты топочешь, как молодая кобылка в стойле, – проговорила она, осторожно откусывая горячую маслянистую лепешку, такие здесь частенько подавались к завтраку. Правда, были они то слишком жирные, пресноватые, то пережаренные, то сырые, и тесто толком не подходило… но Марине, пусть отдаленно, они все-таки напоминали те пышные, с пылу с жару, домашние, бахметевские оладушки, которых она с полдюжины могла в один присест умять, особенно ежели со сметаной или с медом, липовым диким медом, который приносили из лесу бортники…
Марина отложила воспоминания вместе с подгорелой лепешкою и воззрилась на Глэдис, которая замерла перед ней с довольной улыбкою, словно только и ждала этого вопроса.
– Топочу, мисс? Ой, прошу прощения у вашей милости. Просто-напросто я еще не привыкла к этим туфелькам… я ведь надела их в первый раз.
– Так у тебя новые туфли?! – оживилась Марина, как всегда оживляются женщины, когда речь заходит об обновке – безразлично, своей или чужой. – А ну, покажи!
Глэдис, которая уже нетерпеливо комкала передник, вмиг вздернула юбки, выставив тоненькие ножки, обтянутые полосатыми, домашней вязки чулками и обутые в отличные, можно даже сказать, нарядные кожаные, с пряжками туфельки на французском каблучке. Туфли были сшиты с необычайным изяществом, их носить пристало настоящей даме… каковой они, верно, и принадлежали прежде: приглядевшись, Марина обнаружила, что кожа на носках потерта, а на левой ноге каблучок скошен – стоптан.
– Ну конечно, они не вовсе новые, – сказала и Глэдис. – Однако же мне бы отродясь и таких-то не нашивать, кабы не леди Джессика. Она, видите ли, частенько дарит служанкам туфли, потому что быстро их снашивает.
– Отчего же так? Ходит много? – спросила Марина – просто так спросила, от нечего делать, для поддержания разговора… но потом не однажды думала: знай она, какая цепь событий проистечет из сего невинного вопроса, задала бы она его или предпочла бы смолчать, не соваться в неудержимо разверзающуюся бездну, на краю которой она уже балансировала… беззаботно не подозревая об этом?
– Не больше других, – пожала плечами Глэдис, выставляя ножку и оглядывая стоптанный каблучок. – Однако же все ее левые туфельки вот этак стоптаны: леди Джессика, известное дело, хромоножка.
– Да ну! – изумленно всплеснула руками Марина. – Быть того не может! Джессика? Вот уж бы не подумала… бедняжка, я и не замечала такого никогда!
– Между нами говоря, мисс, коли уж пошел такой разговор, – сказала Глэдис, глядя на нее с тем видом превосходства, который свойственно принимать слугам, проведавшим о том, что господам неведомо, – между нами говоря, вы ведь вообще ничего и никого не замечаете, кроме…
