– Слушайте, вормы добрые! – засепетил Онуфрий. – Клянусь иконой Лемминга Чудотворца…
Отравленная стрела просвистела в воздухе.
Тонкое древко было вырезано из слоновьей ольхи, а наконечник светился тремя магическими глазами.
На краткий миг, она замерла возле старосты, едва ли не уперевшись ему в кадык, – затем дрогнула, медленно развернулась, – словно стрелка компаса, когда стоишь над залежами мифрила, – и понеслась прочь.
С тихим звоном растаяло заклятие бумеранга.
Каждый эльф носит с собой десяток, – вот почему у нас так мало врагов.
Не задерживаются.
– Кара небесная! – завизжали вормы.
У околицы раздался сдавленный крик.
Несколько селян, стоящих под апельсиновым дубом, с ужасом увидели на своих лицах кровь.
– Берегись! – крикнул один из них, и им на головы упал кротоглав.
Франсуаз подбежала к ним, держа в руках обнаженную дайкатану.
Но в этом уже не было необходимости.
Отравленный наконечник пробил воину горло, треугольный лук выпал из его пальцев.
– Довольны теперь? – зашипел Онуфрий. – Из-за вас пришли кротоглавы диабольские! Покайтесь, несчастные; враг грядет, убьет ваших жен и ваших червячат; а вас самих превратит в рабов.
В бессилии, он потряс сухонькими кулаками. Хотел еще на колени пасть, да немного землю погрызти, – но испугался, что сам потом не поднимется, а просить о помощи будет неловко.
Я склонился над умирающим.
Тот взглянул на меня, и ненависть мешалась с тенями смерти в его глазах.
– Ты не знаешь, эльф, Что вырвалось на свободу… Скоро от этой червивой деревеньки ничего не останется. А ты сам…
Его тело вздрогнуло, ледяные пальцы вцепились в мою ладонь.
– Хозяин придет, – прошептал кротоглав. – Никому не будет пощады.
Он замолчал.
Тонкая струйка крови брызнула из его рта.
2
Онуфрий, бледный от ужаса, подскочил ко мне, склонился над кротоглавом и попытался его встряхнуть.
– О великий Лемур, – воскликнул староста. – Он что-нибудь успел сказать?
Никто ему не ответил; вормы были слишком испуганы.
Повторить последние слова умирающего, – все равно, что испить вместе с ним Чашу смерти.
– И часто на вас дохлые кротоглавы падают? – спросил я.
Анте зябко завернулась в серый платок.
– Давно у нас неспокойно. Вот уже год какие-то гости ходят к Онуфрию, да все по ночам. И что-то они там шушу да мушу, сюкретничают за спиной у односельчан. Никогда такого не бывало в честной вормовской слободе. А уж и верно, как завелся на яблонке червяк, так всем яблокам будет плохо, – и она с негодованием уставилась на Онуфрия, наверное, ожидая, что тот сейчас сгорит от стыда.
Однако староста не собирался этого делать, – а только бестолково притопывал, размахивал руками и тревожно оглядывался по сторонам.
– Стрелок был один, – сказала Франсуаз.
Она успела проверить периметр и вернуться, – так же незаметно, как и ушла.
– Но я нашла вот это.
Девушка подбросила на ладони потухший адамантин.
Магический глаз исподволь следил за деревней, и сообщал неведомому колдуну о каждом шаге ее обитателей. На гранях драгоценного камня, корчились руны Призрачного тумана, – поэтому вормы не видели соглядатая, и ничего не знали о нем.
Приметив камень, Онуфрий подхватил запыленные полы хитона, и со всех ног кинулся к своему дому. Калитка за ним захлопнулась, староста юркнул в дверь, и мы услышали, как гремят засовы.
– Спятил, наверное, – почесал в розовом затылке Зет.
Теперь забияка держался ближе ко мне, – такие, как он, всегда встают на сторону победителя.
Франсуаз шагнула к калитке, и одним взмахом меча снесла ее с петель. Взбежав на крыльцо, она уже собиралась вышибить дверь, и вытащить старосту за загривок, – но в этот момент глубокие трещины пробежали по стенам дома.
Тонкие щупальца выползали из них, рвались, истекая кровью, и обращались в астральные письмена. Железные твари явились из рокочущих вихрей, и начали пожирать землю. Магия растворялась в воздухе, наполняя слободу возгласами отчаяния.
Вормы сбились в кучу, многие крестились хвостами, и шептали молитвы святой Выдре.
Франсуаз отпрыгнула в сторону, дважды перевернувшись в воздухе через голову.
К слову, надо спросить, зачем она это делает.
Над крышами домов заметались призраки; то были лица, залитые кровью и обезображенные глубокими шрамами. Видения сталкивались, на миг сливаясь в одно, – и вновь разделялись, обретя новые черты.
– Горе нам! – воскликнула Анте. – Сам Нидгаард гневается на нас.
Земля разверзлась, и горячий пар забил из глубоких трещин.
Вместе с ним, на поверхность возносились обрывки проклятых душ; парили в горячем воздухе, корчась от адских мук, и личинки харблингов расползались по обагренной земле.
– Мы все прокляты! – в ужасе закричал кто-то.
На наших глазах, дом Онуфрия медленно погружался в землю. Призраки взвыли; огненный ветер подхватил их, смял горящей рукой, и унес в зубастые пасти трещин. Древняя магия исчезла, а вместе с ней – и видения Нидгаарда.
Наступила мертвая тишина.
Над слободой сгустилась чорная туча, и свистящий шепот застелился между деревьями.
– Что есть жизнь одного, когда решаются судьбы мира?
Из-под земли, там, где стоял дом старосты, раздался сначала жалобный, а потом все нарастающий крик ужаса, боли и отчаяния.
– Так воскричите вы все, но никто не придет на помощь.
Вормы оглядывались, не в силах понять, откуда слышится голос, – но черная злоба была разлита вокруг, казалось сочилась с самого неба.
Страх, охвативший вормов, внезапно обратился на Анте.
Слободяне во всем винили ее: если бы вдова не привела чужаков, все бы оставалось по-прежнему. Лица посуровели, кое-кто вновь потянулся к вилам, – и взгляды, которые я ловил на себе, были едва ли не темнее, чем черная туча над нашими головами.
Время клонилось к обеду, а я не люблю пропускать обед.
Я щелкнул пальцами.
Земля треснула, – медленно, словно борясь с незримыми силами, дом Онуфрия начал подниматься из Бездны. Туча рассеялась, и изумленным селянам вновь предстало жилище старосты, – несколько подзасыпанное глиной, травой, и дерном.
Если постараться, можно вернуть цветник и деревья; сперва я подумал, что это лишнее, но без них картина была неполной. Я произнес еще одно заклинание, и раскидистые вишни поднялись над землей, вместе с аккуратными клумбами, кустами крыжовника и шипящим от гнева жирным котом, державшим в зубах палец праведника.
Дверь открылась, правда, с трудом, – немножко скособочилась, и я не стал ее поправлять. Не потому, что не мог, а просто в назидание старосте, – пусть потрудится.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
