И когда явилась Анна с обедом в сумке, Репейка встал, но не бросился ей навстречу.
Нет.
Гашпар Ихарош открыл глаза только тогда, когда дочь уже стояла перед ним.
— Это ты?…
— Задремали, отец? Вот и правильно… малым да старым положено много спать.
— Оно верно: старики, вроде меня, в детство впадают, под конец хоть пеленай их…
Анна уловила налет раздражительности.
— А какой я суп мясной состряпала!.. Лайошу на два дня хватит.
— Прокиснет в такую жару.
— Не бойтесь, отец, разве ж Лайош допустит… про два дня я просто так сказала… словом, много супу-то.
— Вот и с поездкой этой… вы говорили все, ну я и согласился. А на кой я туда поеду?
— Когда захотите, отец, тогда и поедете. Не к спеху ведь… а так-то вы же сами и собирались… Лайошу чубук хотели купить… да это ж не горит. Я так и скажу доктору.
— Зачем торопиться. Знаешь ведь, какой он, Геза-то…
Но и доктор ни на чем не настаивал.
— Как вы решили, дядюшка Гашпар? — спросил он, влетев под вечер весь в поту, и даже присесть не захотел.
— Да присядь же, вечно все на бегу…
— Я вот мотоцикл себе куплю, право слово, куплю, и как увижу, что кто-нибудь заболеть собирается, — тут же и задавлю.
— Дурной ты, Геза, — улыбнулся старик, — тебя ж посадят…
— Только не меня! Доктору убивать разрешается. Вот видите, был бы у меня сейчас мотоцикл, вы, дядя Гашпар, сели бы сзади, аккуратненько, по-лягушачьи…
Старик громко рассмеялся.
— Ну, нет… это уж нет! У меня бы голова закружилась, так и свалился бы. Мы уж лучше на твоем возке, добрый возок, да на рессорах, куда надежнее.
— Ну, как хотите, дядя Гашпар, а только с ранним выездом ничего не выйдет. Мне еще надо будет прием провести, пару старушенций поотравить, чтоб, когда вернемся, зятья поджидали нас на околице с цветами… словом, часов в восемь буду здесь. До тех пор позавтракайте. Да, в город, слышно, какое-то новое пиво завезли… Ну, а эту чудо-собаку не возьмем с собой? Поедешь с нами, Репейка?
Репейка сдержанно дважды вильнул хвостом.
— Да, это мое имя, но не припомню, чтобы мы были в дружбе.
Однако эта мысль увлекла Ихароша.
— Сядешь с нами, — объяснял он щенку, — познакомишься с аптекарем, а я свеженькой сарделькой тебя угощу…
Они вместе с Репейкой проводили доктора, когда же Анна пришла с ужином, радостные предвкушения никак не хотели уступить место сумеркам и усталым мыслям.
— Так вы поедете, отец?
— Почему ж не ехать? Погода хорошая, да и щенка с собой возьмем.
— Только пива не пейте, отец!
— Отчего ж не пить, ежели доктор разрешает? Репейка тоже получит маленький стаканчик после сардельки. Правильно, Репейка?
Репейка встал передними лапами на колено старику, но голову повернул к корзинке с ужином.
— Что там? — смотрел он на Анну. — Я уже едва владею собой. Мясо?
Однако Анна не ответила. Сейчас Анне было не до веселья: она только что говорила с доктором, который за воротами сразу перестал быть весельчаком, радовавшимся мотоциклу.
— Ничего утешительного сказать не могу, Анна… и ведь дяде Гашпару уже восемьдесят… но, может, в больнице скажут что-нибудь другое.
— А что они скажут? — спрашивала себя Анна в сумраке кухни. — Что?
И до следующего дня все жила в доме выжидательная тишина, не исчезла и после того, как возок доктора выехал со двора. Анна потерянно тыкалась из угла в угол.
— Погода стоит хорошая, выехали они вовремя, — твердила она про себя. — Очень жарко не будет, а вечером, по холодку, и домой прикатят…
Но за бодрыми мыслями притаилось сомнение и летучий неясный страх.
Однако погода была действительно прекрасная, и старый мастер не чувствовал ничего такого, из-за чего тревожилась Анна. Репейка тоже ничего не чувствовал, с беззаботным видом ехал и доктор.
На козлах сидел старый возница — по доброй воле взялся отвезти пассажиров: три его сына убирали пшеницу, а отказать доктору в такой услуге нельзя, к тому же, по слухам, и мастеру Ихарошу нужно в город позарез. Хотя по нему вроде и не видно…
Лошади покойно и привольно цокали по дороге копытами, жнивье, пашни, кукурузные поля, леса и пастбища медленно уплывали назад.
Доктор рассказывал истории, два старика смеялись, и возница еще подумал: ишь, каким весельчаком может быть этот злючка-доктор. Подумать подумал, да не обрадовался: ведь если доктор так веселится, значит либо все очень уж хорошо, либо, напротив, совсем скверно.
Однако, старый Ихарош посмеивался. Репейка тоже присоединился к общему веселью, хотя этого и не было видно, так как он вилял хвостом под сползшим с сиденья покрывалом. Но когда доктор потрепал вдруг его по голове, щенок весь напрягся и не зарычал только потому, что очень уж впритык был заперт здесь с этим человеком. Он все-таки отстранился от похлопывавшей его руки и посмотрел на хозяина.
— Мне не нравится, что этот человек прикасается ко мне, — сказали его глаза, — я его не трону, но мне это не нравится…
— Тебе бы следовало быть полюбезнее, — возмутился доктор, — не то, погоди, достану свой шприц…
— Не бойся, Репейка, — вступился старый Ихарош, — тогда придет Лайош со своим молотом… да и вообще, этот доктор — человек хороший, тем более, что экипаж-то его… — И все смеялись!
Они смеялись под огромным куполом неба, но рядом бежала тень, и настороженно провожала их укутанная в паутину лесная тишина, и тяжко дышало над жнивьем лето с опадающей уже грудью.
А вдали протянулись в воздухе темные нити. Тоненькие, толстые, они дрожали, потом исчезли.
— Что бы это могло быть?
— Игра воздуха, — сказал доктор, — в конце лета такое бывает.
— А шум этот?
— Где-то машины идут…
— Я ничего не слышу, — сказал возница.
— Кто слышит, а кто и не слышит, — буркнул доктор, которому очень захотелось вдруг стукнуть лошадиного начальника по недогадливой его башке. — Я, например, слышу. Эти грузовики-тяжеловозы так ревут, что недолго и за самолеты принять… Первым делом мы, конечно, закажем лекарство. Вы посидите малость у аптекаря, дядя Гашпар, пока я свои дела улажу: мне, понимаете, коляска понадобится, мотоцикл-то продается на другом конце города…
— Так ты и вправду купить его хочешь? Я думал, шутишь.
— Конечно, хочу! Если какой-нибудь дряхлый старик наклюкается палинки, а потом порежется во время бритья, мне только на седло вскочить, и я уже там, пока он кровью не изошел… или малец какой-нибудь материнский наперсток проглотил — я и помчусь, будто на приз, зато потом буду себе сидеть-посиживать возле дорогого дитятки, покуда наперсток не выйдет на свет божий… Словом: мотоцикл или смерть! Мимо этаких кляч пронесусь вихрем, даже рукой не махну.
