Между тем оценка причин поражения, качества командования и прочие оценки и мнения содержатся именно в показаниях, а не в донесениях.
А такие показания — из 8 командиров кораблей 1-го и 2-го отрядов броненосцев 2-й эскадры, той части эскадры, которая собственно и вела бой с японским флотом днем 14 мая и в ночь на 15-е, — дал единственный уцелевший из них ко времени дачи показаний командир броненосца «Сисой Великий» капитан 1-го ранга Мануил Васильевич Озеров. К этому броненосцу и его командиру мы сейчас и перейдем.
«Сисой Великий»
«Сисой Великий» был спущен на воду в мае 1894 года и в следующем году вошел в строй. Четыре 12-дюймовых орудия размещались в двух бронебашнях по традиционной схеме, а вот 6-дюймовых орудий было всего лишь шесть. Сказалась экономия в тоннаже — всего 8800 тонн. Перед походом на броненосец установили дополнительно четыре 5-дюймовых орудия Канэ. Эскадренный броненосец «Сисой Великий», как и броненосцы типа «Бородино», имел новую артиллерию главного калибра с дальностью стрельбы 74 кб.
Как и у «Наварина», у «Сисоя» были не забронированы нос и корма, но имевшаяся броня была довольно мощной.
В книге Игоря Бунича «Долгая дорога на Голгофу», посвященной броненосцам 2-й эскадры и их командирам, есть глава, рассказывающая и о «Сисое Великом». Однако в ней мы не найдем даже фамилии командира «Сисоя». В многостраничной «Цусиме» Новикова-Прибоя, где перемыты косточки, кажется, всем сколько-нибудь заметным не то что командирам, но и офицерам 2-й эскадры, командиру шестого по значению броненосца эскадры посвящены в буквальном смысле две фразы на одной и той же странице:
1) «Командир “Сисоя Великого” капитан 1-го ранга Озеров, надеясь на их (японцев. — Б.Г.) помощь, отослал свой миноносец обратно к крейсеру [“Владимир Мономах”]»;
2) «Японцы запросили: сдается ли он? Капитан 1-го ранга Озеров ответил утвердительно»{153}.
Такая удивительная краткость в характеристике человека, на показаниях которого держится чуть не половина «мнений» об адмирале Рожественском как Следственной Комиссии по Цусимскому бою, так и «официальной истории», представляется, по меньшей мере, непонятной. Однако краткость эта покажется куда менее удивительной, если мы познакомимся с портретом почтенного командира «Сисоя», нарисованным в записках уже знакомого нам младшего минного офицера броненосца лейтенанта А.В. Витгефта. Записках, напомним, не предназначавшихся для публикации и чьего бы то ни было обличения.
* * *
Из воспоминаний А.В. Витгефта{154}
От Кронштадта до Танжера
«Я находился на “Сисое Великом” в должности младшего минного офицера со дня назначения на броненосец — 28 июля 1904 года — до момента его гибели…
Так как на другой день после моего приезда на броненосец я получил печальное известие о смерти моего отца, то я, находясь в горе, не мог жить той жизнью, которую в то время вели другие офицеры, и поневоле как бы чуждался первые дни их, стараясь забыть свое состояние в работе, которой, кстати, оказалось много.
…Так что в результате время стоянки в Кронштадте пролетело для меня незаметно и не дало возможности пока ближе познакомиться с командиром и офицерами.
Однако с первых же встреч особенной симпатии я к командиру не питал благодаря тому, что он не только сам пьянствовал ежедневно и вечером уезжал продолжать опять это домой, но и приучал к этому и офицеров, в особенности молодых и слабохарактерных.
Конечно, я не могу и не обвиняю офицеров, что в то время они старались хоть последние дни пребывания в России провести веселее и почаще бывать на берегу, но не могу понять этого по отношению к командиру, старому женатому человеку, много плававшему. Если бы он стремился только к себе домой, бывать почаще у себя в семье, оставляя на корабле старшего офицера бессменным стражем, это было бы более или менее понятно и с человеческой точки зрения заслуживало бы снисхождения, но постоянное бражничество и пребывание на корабле, который он должен готовить в поход и бой, в пьяном виде — недопустимо.
Бедный старший офицер день и ночь находился на ногах; его разрывали на части и в результате — вместо благодарности или хотя бы доброго отношения к себе командира, пропадающего ежедневно с вечера до утра на берегу, — окрики и пьяные выходки не успевшего еще протрезвиться командира…
Когда пришли в Ревель, все начало мало-помалу приходить в порядок… Через две недели эскадра уже не представляла хаотической армады, сносно маневрировала, на судах устанавливался порядок, и каждое вновь прибывающее судно из Кронштадта первое время резко выделялось от других.
Вахтенный офицер крейсера «Адмирал Нахимов» мичман А.С. Рождественский Только Рожественский силою своего железного характера, своею работою день и ночь и применением крутых и подчас доходивших до самодурства мер и мог сделать это. Если он и делал в это время промахи и бывал зверем, то все это можно простить за то, что он сделал с кучей судов, вышедших только из постройки, с новыми не плававшими командами, с новыми офицерами и командирами…
…В Танжере мы узнали, что далее эскадра разделяется и идет двумя путями — одна часть, большая — вокруг мыса Доброй Надежды, а другая (меньшая со всеми миноносцами и транспортами, которые должны были прийти из Черного моря в Суду) — пойдет Суэцким каналом».
Капитан 1-горанга Мануил Васильевич ОзеровВ отряде Фелькерзама
«“Сисой” попал во вторую часть. На него пересел со своим штабом адмирал фон Фелькерзам, которому и поручено было вести часть эскадры через Суэцкий канал…
Наш командир с прибытием на “Сисой” Фелькерзама… перестал пить и проявлял даже некоторую заботливость о корабле и обучении личного состава.
Большой толчок этому дал Фелькерзам, который входил решительно во все мелочи судовой жизни и обучения, причем проявлял всегда редкий здравый смысл и прямо-таки энциклопедические знания… Все сильно подтянулись, зная, что ежеминутно каждого может призвать к себе адмирал для расспросов и разнести. Разносы он делал часто и всегда по делам…
Несмотря на свои “разносы”, Фелькерзам на “Сисое Великом” среди офицерского состава быстро приобрел не только веру в себя, но и уважение и любовь».
В Носси-Бе. Даже негодных людей…
«Пришли мы в Носси-Бе в начале декабря…
Около 20-х чисел декабря пришел Рожественский, и адмирал Фелькерзам перешел с “Сисоя” на “Ослябя”. Грустно было расставаться с ним, чуялось, что с его уходом на “Сисое” начнет все понемногу разваливаться, а командир опять запьет, будет втягивать в это офицеров для компании, и начнутся опять дикие выходки пьяного человека. Так и вышло впоследствии…
Вообще стоянка на Мадагаскаре еще раз показала железную энергию и огромный организаторский талант адмирала Рожественского.
Только он один мог даже негодных людей заставлять работать при очень тяжелых условиях и извлекать из их работ пользу.
Он по-прежнему был “богом” для команды, которая ему сильно верила, и для большинства офицеров».
Когда стоянка затянулась, «один только Рожественский, несмотря на больное состояние, все еще держался, заставлял работать, подчас принимая крутые меры, ругаясь и временами прямо впадая в бешенство, но иначе он не мог; еще раз повторяю, что только он один мог все же удержать идущий душевный развал. При другом адмирале было бы много хуже.
У нас, на “Сисое”, публика, конечно, тоже была тронута общей болезнью, но в особенности командир, который начал пьянствовать и наплевал на все. Среди офицеров “Сисоя” пьянство не пошло, но все-таки почти все распустились».
На переходе к Камрангу
«Наконец стало известно, что мы пойдем дальше и назначен день ухода. Все облегченно вздохнули и сразу подтянулись — все-таки, по крайней мере, хоть стало известным, что мы идем в бой, а каков будет результат — что бог даст…
Вышли мы с Мадагаскара, насколько я помню, в начале марта. Весь переход прошел блестяще — при почти полном штиле; временами хотя и шла довольно крупная зыбь, но все-таки, несмотря на размахи броненосца “Сисоя” до 15 градусов, она не мешала во время остановок погрузке угля с транспортов баркасами…
