Было ровно четверть одиннадцатого, когда старший офицер Халлер доложил Терхузену, что температура воздуха быстро падает. За последние полчаса она понизилась на целых шесть градусов, упав почти до нуля. Терхузен сидел, склонившись над картой, и измерял что-то циркулем. В штурманской рубке было очень тихо, слышалось только слабое тиканье хронометра. «Космос» находился к юго-востоку от Ньюфаундленда, к северо-востоку был маяк Кап Рейс, нанесенный на карту красной тушью, а немного западнее были обозначены плавучие маяки Нантакет и Амброуз, на которые «Космос» и держал курс.
Терхузен тяжело поднялся и откусил кончик сигары. Он засмеялся.
— Это все от ледяного поля, Халлер! — насмешливо сказал он и вышел на мостик. Ночь становилась все яснее, звезды ярко светили в вышине. Только у мягко колыхавшейся и маслянисто поблескивавшей поверхности воды тянулись иногда тонкие нити тумана.
— Что я говорил, а? — торжествовал Терхузен. — Через полчаса так прояснится, что лучше некуда. — Он позвонил в машинное отделение и осведомился о числе оборотов. Затем велел принести кофе. В эту ночь нечего и думать о сне: ему удастся прилечь, только когда рассветет.
— В самом деле, стало зверски холодно, — сказал он. — Но держу пари на что угодно, Халлер, что никакого ледяного поля мы не увидим! Все это одни фантазии. Атлантика намного больше, чем принято думать.
Вахтенный на марсе зорко смотрел вперед, выкликая свое монотонное: «Огни горят ясно!» Было половина одиннадцатого.
Вернувшись из радиорубки, Уоррен почувствовал, что промерз до костей, и решил сходить к себе в каюту за пальто и шляпой.
К своему удивлению, он застал Кинского уже в пижаме, готового ко сну. Он курил, расхаживая по каюте. Как обычно, сильно пахло духами.
— Разве уже так поздно? — спросил Уоррен.
— Нет, но я сегодня ужасно устал. — Лицо Кинского было бледное, изможденное, но говорил он очень спокойно. — Я только жду возвращения стюарда, он должен принести мне расписку о вручении письма.
В это мгновение завыла сирена «Космоса».
— Слышите? Слышите? — тревожно, как показалось Уоррену, спросил Кинский и взглядом указал вверх, откуда доносились звуки. — Медные трубы!
Уоррен заметил, что ночь предстоит совершенно ясная. Туман почти исчез и лишь кое-где стелился тонкими прозрачными языками.
В дверь постучался стюард и вручил Кинскому письмо, которому тот явно обрадовался, даже возликовал. Он слегка покраснел и дал стюарду целый доллар на чай.
— Слава богу! — вырвалось у Кинского с таким вздохом облегчения, словно у него камень с души свалился. — Теперь я могу спокойно уснуть.
— Доброй ночи! — сказал Уоррен, уходя.
— Доброй ночи!
В двенадцать часов бал кончился. В сущности, пора было и Уоррену идти спать. Но его весь день томило какое-то необъяснимое волнение («словно что-то предчувствовал», — говорил он позже), и у него не было никакого желания ложиться. Он пошел в бар. Кто знает, вдруг случится что-либо сенсационное, а он, как какой-нибудь обыватель, будет храпеть в своей постели! Но он обманулся в своих ожиданиях. В баре сидели несколько мужчин и дам, которым захотелось на сон грядущий выпить чего-нибудь покрепче, только и всего. Они болтали, смеялись, а бармен, белесый тощий швед, так тряс своим миксером, что льдинки звенели.
Как и каждый вечер, здесь сидел Харпер за рюмкой виски. Он играл в покер с мистером Уокером, хлеботорговцем из Денвера, и мистером Михельсоном, одним из крупнейших чикагских земельных маклеров, человеком необъятной толщины. Их ставки были смехотворно маленькими: они играли не ради выигрыша, а чтобы убить время. Харпер избегал азартной игры с тех пор, как банда шулеров на «Лузитании» в одну ночь обчистила его на десять тысяч долларов.
Уоррен присел к стойке и заказал мартини. Пассажиры приходили и уходили. Но вот в дверях раздался сдержанный смех. «On the way to Mandalay…» [41]
Это был Хенрики, безукоризненный с головы до ног: фрачная сорочка ослепительной белизны, темные с сильной проседью волосы, сверкающие, как черненое серебро. Он привел с собой Китти, Жоржетту и еще нескольких молодых хорошеньких женщин.
— Послушайте, Принс! — с благодушной, покровительственной улыбкой обратился он к Уоррену. — Весь день я упорно пытаюсь перевести на немецкий язык стихи Киплинга. Но у меня ничего не выходит. А вы как-никак лингвист, насколько мне известно…
Хенрики, видимо, был в отличнейшем расположении духа, на что у него имелись все основания.
— Алло, Харпер! — крикнула Китти. — Мы пришли выпить с вами стакан вина в знак примирения.
— Охотно, охотно! — рассеянно откликнулся Харпер, тасуя карты. — Послушайте, Китти, не пора ли наконец забыть всю эту историю?
За Китти ответил Хенрики:
— О человеке можно судить по тому, как он воспринимает две вещи: лесть и оскорбление. — Хенрики самодовольно засмеялся и отвесил Харперу низкий поклон. — Бармен! — громко хлопнул он в ладоши. Хенрики сегодня явно выпил слишком много шампанского.
Минут через десять бар опустел, остались одни картежники. «Вот неудача!» — подумал Уоррен. Жирная туша Михельсон так отчаянно зевал, что видны были все золотые коронки в его пасти. Харпер испугался: как обычно, в конце вечера для него наступала страшная минута — сейчас его оставят одного. Велев бармену подать игральные кости, он принялся бешено греметь ими, чтобы помешать своим партнерам заснуть. И даже встал при этом.
— Сыграйте с нами, Принс! — крикнул он.
Но тут он покачнулся, как пьяный, и схватил свою рюмку, чтобы она не упала. На стойке разбился стакан. В чем дело? Пароход сделал какой-то странный маневр.
Толстяк Михельсон из Чикаго грузно поднялся, ухватившись за ручки кресла.
— Землетрясение? Я в Мексике однажды видел землетрясение. Что случилось? — спросил он у бармена, словно тот обязан знать все.
Белесый швед ухмыльнулся.
— Волна, мистер Михельсон. Большая волна.
— Волна? С чего бы это? Море совершенно спокойно.
Маневр судна действительно был очень необычным — словно оно вдруг резко вильнуло в сторону. Уоррену показалось, будто пароход неожиданно подбросило вверх и через секунду опять мягко опустило. Он смутно почувствовал, что случилось что-то недоброе.
Тучный мистер Михельсон зевнул, вышел на палубу и через секунду вернулся.
— Ничего! Как есть, ничего! — сказал он.
— За дело! Ваши ставки, господа!
Харпер вновь стал трясти игральные кости.
Но Уоррен тут же ушел. Что-то не давало ему покоя. Сперва он не понял причины своей тревоги и только потом осознал, что машины внезапно изменили свой ритм… А теперь… теперь… и вовсе остановились! Их неумолчный стук внизу разом прекратился! Может, ему показалось? Уоррен почувствовал страх. Он бросился сломя голову по пустой палубе, потом вверх и вниз по трапам, пока не попал на бак, где стояла непроглядная тьма. Из этой темноты перед ним вдруг вырос какой-то человек и заорал:
