соответствующими местными учреждениями с соблюдением принципов федерализма и автономии.
«Руководящим принципом нации должно быть абсолютное подчинение папе Римскому и абсолютная преданность королю»[2]. Эту идею можно назвать протофашистской, обогнавшей даже Муссолини, с той лишь разницей, что фашизм последнего был абсолютно секулярным. Клерикализм и проповедь широкого местного самоуправления отличают карлистов и от всех форм современного тоталитаризма.
Историки говорят, что Испания вступила в XX век прямо из позднего Средневековья, даже Ренессанс в Испании ограничился почти исключительно областью искусств. Коротко говоря, представьте себе Московию XVII века без Петра Великого, вошедшую прямо в век XX. Именно так было с Испанией — у нее не было своего Петра, и она вошла в XX век прямо из XVI. Сравнения можно продолжить. Бердяев говорил, что в России политические идеи приобретают религиозно-догматический характер. То же самое английский историк
294
Бренан говорит об Испании первой половины XX века, которую он называет модернизованным средневековым государством: каждое ее общественное и политическое движение приобретало религиозные черты, даже в виде непримиримой борьбы испанских анархистов против церкви (как антирелигиозный фронт в СССР). Не пройдя через петровскую секуляризацию, Испания развивалась как церковно-подчиненное в основном эгалитарное общество, которое относилось с пренебрежением к материальному богатству и личной карьере в жизни, с сильным чувством общности и очень слабыми понятиями об индивидуальных правах и неотчуждаемости частной собственности. Героика самопожертвования, смерти, популярность побежденных в борьбе с государством или с сильными мира сего, — характерные черты испанского общества. Например, в 1910—1917 годах популярность социалистов очень выросла, когда они проигрывали одни выборы за другими, ввиду того, что либералы, находившиеся у власти, фальсифицировали результаты выборов. В 1917 году кровавое подавление стачки, организованной социалистами, вызвало немедленно бурный рост рядов пострадавшей партии. Любое движение сопротивления властям, подавленное ими, превращает поражение в победу. Это черты христианского сочувствия гонимым и обижаемым.
Чувство неприкосновенности частной собственности в Испании был ненамного крепче, чем в России. Так, в XVII веке в Испании обсуждался вопрос национализации земли, а крестьянские общины дожили в Испании до XX века, как в России. Классический испанец, по словам Бренана, скорее будет тратить свои средства на кутежи и женщин, чем вкладывать их в акции, либо посвятит жизнь своим идеалам, ведя почти аскетический образ жизни. Религиозными по духу были, например, анархические профсоюзы, которые требовали от своих членов, особенно во время забастовок, воздержание от алкоголя и посещения всевозможных увеселительных мест. Во время Гражданской войны 1936-1939 годов анархисты, захватив Барселону, занялись нравственной очисткой города — закрытием борделей, перевоспитанием проституток — и ... физическим разрушением храмов, массовыми расстрелами духовенства и монашества обоих полов. Испанский
295
анархизм был религиозно-воинствующим атеистическо-пуританским движением[3]. Одной из причин популярности и успеха анархических профсоюзов было то, что их руководители не получали зарплаты, у них не было стачечных фондов, и поэтому их забастовки были актом самопожертвования. Социалистические и католические профсоюзы платили зарплаты и материально поддерживали забастовщиков, зато популярностью они не пользовались.
Наряду с этим недавняя испанская история полна жестокостей, насилия, кровопролитий и террора как со стороны левых, так и правых движений. В абсолютистском мышлении испанца не было места диссидентству. Как и его далекий русский собрат, испанец считал, что существует только одна правда, и поэтому не может быть места человеку, исповедующему другие идеи. Такой человек рассматривался как еретик, опасность которого в том, что он может заразить своей ересью другого[4]. Поэтому он должен умереть, а быть убитым за идею — честь, а не позор. Во всем этом можно проследить диалектику, с одной стороны, тоталитаризма, а с другой, противоядия таковому, ибо если господствует своеобразное безразличие к смерти и популярность гонимых и побеждаемых, то захватившие власть изначально обречены. В этой национальной характеристике, возможно, и кроется главная причина иссякания диктатур в истории Испании, например диктатуры генерала Примо де Ривера (1923-1930) и даже генералиссимуса Франко, которая хотя и длилась 39 лет — с 1936 до 1975, — однако черты тоталитаризма в ней иссякли лет за 20 до физической смерти диктатора.
Итак, мы подошли к испанской Гражданской войне. Все началось, можно сказать, со сложения карлистами оружия в начале XX века, когда типично по-испански все жестокости гражданских войн были забыты, и карлистские офицеры
296
были приняты в испанскую армию в сущем чине. В результате в 1922 году было по генералу на 100 солдат и по офицеру на 6 солдат. Насколько обременительно для государственной казны была такая масса офицеров, говорит то, что в 1936 году, когда началась Гражданская война, у Испании не было ни одного танка. Чтобы как-то существовать в век профсоюзов, испанское офицерство организовало собственный профсоюз и занялось частным предпринимательством: захватило монополию на строительство дорог, а затем брало плату с людей, пользующихся этими дорогами, продавало оружие марокканцам, против которых Испания вела войну. При всей нищете и коррупции испанский офицер помнил, что он принадлежит к благородному ордену, который не так давно распоряжался политиками и долг которого — защищать отечество от коррумпированных политиков и особенно от всевозможных интернационалистов-безбожников.
Последствия поляризации испанского общества в годы Первой мировой войны и экономический кризис, безработица, вызванные спадом спроса на продукцию испанской военной промышленности, привели к росту политического терроризма справа и слева. Так, в одной Барселоне между 1919 и 1923 годами было убито 700 человек. За 20-летний послевоенный период[5] было убито три премьер-министра. В такой атмосфере под давлением армии король назначил в 1923 году генерал-губернатора Каталонии Мигеля Примо де Ривера диктатором страны. Первые 3 года его власть была популярна, но его непоследовательность, многословные декреты, противоречащие один другому, которые сам же не соблюдал, его длительные уединения в каком-нибудь деревенском особняке без телефона и какой-либо связи с центром, но с вином и женщинами, и наконец политика жесткой централизации, в том числе лишение Каталонии автономии, что настроило против него каталонцев, а подавление гражданских свобод повернуло против него либералов, — все это заставило его уйти в отставку в 1930 году. Последней попыткой де Риверы удержаться у власти было создание им некоего Патриотического союза — имитации итальянской фашистской партии. Но
297
из этого ничего не вышло: де Ривера был недостаточно жесток и последователен, чтобы эффективно подавить оппозицию. В результате почти каждая партия (а они были вне закона) обзавелась своими военизированными формированиями, и уйти в отставку его заставили все общественные силы — от либералов до генералов: первые — из-за подавления гражданских свобод, последние — из-за неэффективности его диктатуры.
В 1931 году
