Меня больше всего интересует, что происходит в тот момент, когда героиня нашей сказки, грянувшись оземь, — ну, не совсем в буквальном смысле, но тем не менее крепко приложившись, — меняет роль. Оборачивается кем-то еще. Вся жизнь так или иначе состоит из ролей. Мы разные, когда пребываем в материнской роли, в роли любовницы, в роли женщины, профессионально делающей ту или иную работу, когда мы дочери, когда мы сестры, когда мы подруги. Но "разность" бывает... разная. Например, естественная: ты действительно забываешь обо всем, что беспокоило час назад, когда вступаешь в зону какого-то другого интереса, когда что-то другое становится важно и нужно. Ролевое же переключение в пределах собственного дома и с одним и тем же (почти) партнером — это что-то немножко вынужденное, не так ли? Но этого ждут, разочаровать нельзя. Оборотень, Ваш выход. Занавес!
В истории про три женские роли есть интереснейший намек на то, что в неблагожелательном разговоре называется лживостью: "Женщины не любят лжи, они только пользуются ею". А именно: в глазах партнера женщина крайне редко предстает целостным существом, в котором есть и то, и это, и еще четвертое, пятое, семнадцатое — и есть одновременно. А предстает она функцией, приписанной-привязанной к удовлетворению какой-то его потребности. Хорошо еще, если не только его, но и своей, но это в общем-то не обязательно.
Одна чудесная и глубоко мной уважаемая женщина рассказывала о своем первом браке — с человеком намного старше себя. Он выставлял ей оценки — спасибо, хоть устно — за достижения в различных сферах жизни. Детская — пять, спальня — пять, кухня — четыре... Не помню, что там было еще, но ведомость выходила объемистая. Вот такое получение оценок — за исполнение ролей, за функции — настолько глубоко вошло в плоть и кровь, в поведение и мысли, что большинство женщин уже и не представляют, как бы могло быть иначе. И находятся постоянно между упреком в лживости — в том, что у нее десять разных лиц, в том, что она слишком разная, а стало быть, неискренняя — и упреком в пресности, прямоте: тогда скучно. Как выведение на чистую воду, ловля на неискренности, так и травля за пресность и правильность представляют собой интересные виды спорта.
Давайте вернемся в гостиную. Смешанная компания, люди все молодые и успешные — мужья и жены, бойфренды и их подружки. Все они достаточно широких взглядов, не стесняются обсуждать физиологические подробности сексуального порядка, рассказывают любые анекдоты, не гнушаются ненормативной лексикой — умеренно, мило, к месту. Хозяйка, перестав быть кухаркой и еще не став проституткой, выполняет роль настоящей леди, слегка направляет разговор, смотрит, чтобы никто не заскучал, отвечает к месту, вовремя, остроумно и так далее. Разговор идет, скажем, о машинах или о курсах валют. Хозяйка не водит машину, машину водит муж. Подробности — состояние тормозных колодок, что купил Влад и за сколько, как там с аэродинамикой и что нужно поставить сверх базовой комплектации — ей не очень интересны. Она поддерживает разговор, видя, что один из гостей тоже хочет рассказать про свою тачку. Вспомнив, что Антон как раз недавно свою красавицу немножко стукнул и должен был ремонтироваться, она задает участливо вопрос об этом ремонте. Он рассказывает столько, сколько сочтет уместным. Все нормально, совсем-совсем нормально.
Сорок минут все присутствующие за столом женщины говорят и слушают, выполняя первую обязанность настоящей леди: говорить о том, что интересно собеседнику. Если бы вся компания была за рулем, и мальчики, и девочки — это другая ситуация. Тексты могли бы произноситься те же самые. Всякий автомобилист, равно как и всякий садовод, собачник и любитель водного спорта, имеет что рассказать. Но это если бы у всех присутствующих был равный или почти равный опыт и равный или почти равный интерес в этом деле.
А в нашей истории получается что-то совсем другое. Получается, что четыре женщины, включая хозяйку, демонстрируют, изображают, наигрывают интерес для того, чтобы их мужчины могли поговорить о том, что интересно им. Теперь представьте себе совершенно неприличную ситуацию, когда в той же компании кто-то из женщин заговорил, например, о месячных. Взрослые, раскованные люди, не стесняющиеся естественных проявлений человеческой физиологии, были бы шокированы — все без исключения. Давайте немножко разовьем эту фантазию (разумеется, ни вы, ни я не собираемся в ближайших гостях ее проверять экспериментально). "У тебя сколько дней — три, четыре?" — "У меня пять, но все довольно легко проходит". "А ты что-то принимаешь?" — "Да нет, как-то я не доверяю этим препаратам". Чем, собственно, это отличается от разговора про автосервис? Но можем ли мы себе представить, что присутствующие бойфренды и мужья изобразят — пусть неискренне, пусть деланно — интерес к этой теме, как было в нашей первой реалистической картинке? Скорее всего, тему немедленно сменят, а женщину, выступившую со столь неприличным заявлением, осудят и "мальчики", и "девочки". Почему? Не занятно ли?
Разумеется, мы остаемся оборотнями. Мы будем поддерживать разговор. О машинах, о карьерах и даже о дайвинге и рафтинге, если нужно будет. Разумеется, мы не будем затевать за общим столом разговора о том, как режутся зубки у ребенка, или о том, как функционирует наш организм; не будем говорить не только о тряпках, но и о своих делах. И еще о многом-многом другом. Мы существуем в системе определенных ожиданий. Если хотим быть в этой жизни успешными, принятыми в домах, благосклонно оцененными, а не обруганными нашими спутниками жизни, мы будем играть по правилам. И помнить, что это не наши правила, — это правила, которым мы всего лишь подчиняемся. Но подчиняемся так давно, что они уже стали частью внутренней цензуры.
Однажды мне случилось со всего маху напороться на такой вот "забор" в собственном сознании. История прошлая и сугубо личная, но в качестве иллюстрации расскажу. Дело происходило "в гостиной", и принимала я двух весьма респектабельных американцев — банкира и профессора психологии. Это был именно домашний ужин, никакой не прием — по-простому, с играющим под столом ребенком; как живем, так и живем. Год на дворе стоял девяносто второй. Знакомы между собой гости не были, весь танец взаимного приглядывания, оценки, выяснения who is who происходил на наших с мужем глазах. Разумеется, подавалась домашняя еда: пирог с капустой, какая-то рыбная солянка и прочие грибочки с огурчиками. Джон и Джеффри все это охотно и с энтузиазмом кушали, постепенно проникаясь друг к другу все большей симпатией. Вот уже и о своих детях и женах заговорили; выяснилось, что у Джеффри ребенок приемный — некие медицинские проблемы не позволили родить своего, а у Джона жена тоже долго не могла родить второго, ну, и так далее. И зубки, и памперсы, и все вполне заинтересованно, с юмором и симпатичными байками про бессонные ночи на первом году жизни детенышей и нравы американских акушеров и педиатров. "А ты как рожала? — спросил кто-то из гостей. — Тебе кесарево предлагали? А почему отказалась?". Мой вполне приличный английский стремительно таял: вдруг оказалось, что в активном словаре просто нет нужных понятий. Я видела, что два солидных господина не "прикалываются", а действительно считают эту сторону жизни нормальной и интересной темой для разговора; они ждали от меня не вежливой отговорки, а ответов. Отвечать было очень трудно. И не от излишней застенчивости. Во всей ситуации ощущалось что-то совершенно невероятное — начиная с того, как серьезно и доброжелательно смотрели мои гости, и кончая их осведомленностью о тонкостях родовспоможения. В голове что-то не укладывалось. Мило отшутиться, сменить тему и подать десерт? Но я же чувствовала, что вот это — как раз и есть нормальный разговор равных взрослых людей, и неужели я предпочту в очередной раз слегка приврать? Да ни за что! Рассказала я, почему отказалась от кесарева сечения. И английский вдруг улучшился: "правду говорить легко и приятно"...
При внимательном наблюдении за собой и другими становится как-то понятней легенда о женской лживости: это ровно то, что и заказывали. В "Царевне-лягушке" герой захотел узнать всю правду, какая-то часть правды ему сильно не понравилась, вот он, дурак, и сжег лягушачью шкурку, и пришлось ему потом свою царевну долго, трудно, мучительно отвоевывать назад. Если бы существование лягушачьей шкурки не было для него проблемой — для нее-то оно проблемой не было, — может, сказка была бы совсем другая. Кстати, знаете ли вы, за что героиня — а ее тоже звали Василисой Премудрой — была превращена в пучеглазое земноводное? По одной из версий дело было так: "старый старичок" расспрашивает Ивана-царевича о его несчастье и говорит: "Эх, Иван-царевич, зачем ты лягушачью кожу спалил? Не ты ее надевал, не тебе ее было снимать. Василиса Премудрая хитрей, мудрей своего отца уродилась. Он за то осерчал на нее и велел ей три года быть лягушкой. Ну, делать нечего, вот тебе клубок: куда он покатится, туда и ты ступай за ним смело". Клубок, конечно, приводит к Бабе-яге, куда же еще? Дорого, ох, дорого обходится девушке неуместная мудрость...
