В комнату быстро вошел Арман. Медленно ходить он не умел. Когда он испытывал возбуждение, в заставленных приборами лабораториях ему было трудно. А выводили его из спокойствия, как сам он признавался, только три причины: неудача, успех и отсутствие того или другого.
— Все. исполнено, Рой. Твой друг Корытин хотел выставить меня за дверь, но потом сменил гнев на милость. Скоро он будет здесь. Ты прокомментируешь расшифровку сам?
— Мне хватит забот с обхаживанием Андрея. Ты напрасно думаешь, что со мной он будет вежливее. Как с отождествлением мозговых излучений Генриха?
— Нового ничего. Ты неточно представляешь себе масштаб работы, Рой. Перебрать одиннадцать миллиардов волновых характеристик! Даже для сверхскоростной машины это непросто. И я не уверен, что твоя гипотеза правильна. Гениальное озарение все же могло посетить Генриха самостоятельно. А если и вправду кто-то стимулировал видения Генриха, передавая ему собственные открытия, то мы обязательно найдем этого человека... А вот и твой друг. Готовься к буре.
Щуплый, почти на голову ниже Роя, тонконосый, с уз ким костлявым лицом и большими темными, всегда блестящими глазами, Андрей Корытин не вошел, а ворвался. Бесцеремонность и доброта, грубость и доброжелательность соединялись в нем так неразделимо, что общаться с Андреем могли только люди, стерпевшиеся с его странностями.
Еще в дверях он что-то сердито прокричал, погрозил кулаком, сердечно тряхнул руку Роя, свирепо покосился на Армана, не сел, а рухнул в кресло и заговорил: как обычно, запальчиво, нервно, сливая в одну фразу различные по смыслу предложения.
— Вид у тебя приличный, очень жаль, твой помощник, этот вот, — он ткнул пальцем в Армана, — врал о болезнях, иначе черта с два я пришел бы сюда. Говори же, раз вытащили, терпеть не могу, когда люди таращат глаза, это неуважение, короче, я думаю.
Рой так искренне рассмеялся, что смех остановил Андрея, Рой сказал:
— Ничего ты не думаешь, ты извергаешься! Дай мне спокойные две минуты, об одном прошу.
— Три! — великодушно разрешил Андрей. — В две ты не уложишься, вы с Генрихом дьявольски болтливы, если бы у нас на дворе был допотопный двадцатый век, не цивилизованное двадцать четвертое столетие, вы читали бы ветхие книги, разговаривали бы докладами, раздел первый, глава вторая, параграф четвертый, впрочем, Генрих молчаливей, с ним приятно, он умеет слушать, не в пример тебе, печально, что с ним такое несчастье, я ведь хотел поехать к нему, надо, надо проведать, давай полетим, я как раз свободен, ну, раз, два, встали!..
— Начинаем! — Рой сделал знак Арману.
На стереоэкране вспыхнули картины катастрофы на Марсе. Андрей, уже было вскочивший, снова опустился в кресло. Он был плохим собеседником, но отличным наблюдателем, вдумчивым аналитиком. Разглагольствования об известном или малозначительном порождали в нем раздражение, в нетерпении он старался скорее выговориться, чтобы отделаться от неинтересной темы. Но, встречаясь с неизвестным и неожиданным, он сосредоточивался, вопросы его делались четкими и сжатыми. На эту особенность Рой и рассчитывал, когда задумал привлечь Андрея к расследованию несчастья на Марсе. Загадочные физические явления, открытые Арманом, не могли не заинтересовать Андрея.
И все-таки главная причина, заставившая Роя пригласить Андрея, была совсем не в том, чтобы пробудить любознательность в друге. Мало ли чем интересовался Андрей в своей научной работе! Он был из тех, кто часто переходит от проблемы к проблеме, он сам о себе говорил с удовольствием: «Застолблю идейку — это мое, а всю жилу до крох выцарапывать из породы найдутся энтузиасты и без меня!» Рою как-то пришлось сотрудничать с Андреем. Воспоминание было не из приятных. Андрей то загорался, то погасал, то на ровных местах удивлял пронзительной остротой мысли, то возмущал безучастностью, поражал равнодушием в тех поворотных линиях исследования, где — Рой твердо в этом был уверен — только, и открывался простор научному увлечению, только и становилась обоснованной придирчивая старательность.
Андрей Корытин обладал удивительной способностью покидать намеченную столбовую дорогу эксперимента ради того, чтобы нырнуть в случайно открывшиеся боковые тропки. Его захватывала непонятность как таковая, вообще непонятность, а не конкретные загадки конкретных тем. Если бы Рой мог обойтись без Андрея, он и не подумал бы о друге. Но еще в звездолете, на обратном пути с Марса на Землю, Рой понял, что Андрей необходим. Только в лаборатории Корытина можно выяснить загадки аварии. Только там имеется сложнейшая аппаратура для проверок вневременных передач, только там он с Арманом найдет человека, этого самого Корытина, несравненно лучше их разбирающегося в существе явления, породившего аварию. «Ради Андрея нам придется примириться с Андреем», — со вздохом охарактеризовал Арману ситуацию Рой.
— Рассогласование во времени команд с планеты и ответных действий корабля вполне объясняет катастрофу, — прокомментировал Арман картины на экране. — Но такое объяснение, в свою очередь, порождает столько новых и сложных проблем...
Андрей прервал его нетерпеливым взмахом руки:
— Какие новые проблемы — чепуха! Пульсирующее течение времени — вздор, плохо знают физику в вашем институте, никуда время не пропадает! А сверхсветовые скорости — не исключено, я недавно выступил в передаче, надо прислушиваться к новым идеям...
— Мы слушали ваше сообщение на Марсе, — вежливо сказал Арман. — И нас поразило, как близки ваши исследования к явлениям, с которыми столкнулись мы. Я еще на Марсе сказал об этом Рою.
— Я не слышал твоей передачи, — признался Рой. — Я был подавлен несчастьем с Генрихом, ужасной картиной в морге... И что твои работы могут пролить свет на наши загадки, я в тот момент и вообразить...
— ...не мог, знаю, иного и не ожидал: для воображения нужна работа мысли, на это тебя всегда не хватало, Рой, говорю как друг, ты мыслишь слишком медленно, это уже не подходит. Постой, дай сказать! — закричал он на протестующий жест Роя. — Я же пришел не обсуждать тебя, не отвлекай! Катастрофа на Марсе, точно, соприкасается с нашими работами, твой помощник прав, только не прерывай, ненавижу, когда прерывают!.. Мы совершили величайшее открытие века, и от такой формулировки не отрекусь, она самая точная. Я полностью потерял покой с минуты, когда узнал, что дважды два — четыре!
— А ты раньше не подозревал, что дважды два равняется четырем? — Рой знал, о чем говорит Андрей, но не удержался от насмешки.
Андрей был незаурядным математиком. Он легко оперировал рядами Нгоро, сложнейшие же суперматрицы Петровского были знакомы ему, как сам он утверждал, «не только в лицо, но и за руку».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
