— Грета…
У нее похолодело в животе от страха услышать то, что он скажет дальше.
— Грета, я хотел уехать с тобой. Но такой, как сейчас, я не только для тебя, я сам для себя опасен. Брандт прав, или я справлюсь сам, или… не стоит обо мне и жалеть.
— Ты снова хочешь уйти от меня? — В ее голосе звучали слезы. — Почему ты все время уходишь? Я тебе не нужна?
Он покачал головой.
— Во мне давно уже душат друг друга два человека, и ты нужна обоим. Но одному из них я тебя не отдам. А другой слаб и жалок. Он истерик, трус, лгун… Он комедиант и все время берется за чужие роли. Этой ночью он, возможно, потерял друга.
«А я? При чем здесь я! — молили ее глаза. — Ведь я с тобой».
Он, наклонившись, поцеловал ее руку, и холод внутри превратился в жар. Только когда он вышел, не сказав больше ни слова, она вдруг вспомнила его последнюю фразу и опять вся похолодела. Руди… Добрый, все понимающе, такой же мягкий, как их мать, такой же податливый, милый Руди… нет, он не мог оттолкнуть Роберта. За что?
В комнату неслышно вошла Ангелика. Она остановилась у двери, там, где только что стоял Роберт, и прислонилась к стене.
— Гели, я, кажется, начинаю ненавидеть… одного человека, — почти беззвучно произнесла Маргарита, но Ангелика все услышала и поняла.
— А я его давно ненавижу, — спокойно отвечала она. — Только никому не могла в этом признаться. Тебе — первой.
Они посмотрели друг на друга и обе отвели глаза.
Время, по-видимому, не любит работать вхолостую. Уже в первые дни весны Гиммлер получил подробные сведения о том, что в некоторых тренировочных лагерях СА, расположенных под Берлином, проводятся энергичные учения и, по сути, введен чрезвычайный режим. Берлинский контингент также постоянно наращивался — под разными предлогами. Гиммлер имел конфиденциальную беседу с начальником штаба СА Эрнстом Ремом и раскрыл ему часть карт; тот приказал немедленно поставить в известность фюрера. Рейхсфюрера же напутствовал дружеским шлепком пониже спины и словами: «Действуй, Хайни!»
И Гиммлер действовал. Единственное, что отвлекало его и было «головной болью», — это любимец фюрера и женщин Роберт Лей, который проводил свой отпуск на тренировочной базе СС. Об этом знал один Гиммлер; остальные даже не догадывались.
Учебные лагеря СА отличались от лагерей СС примерно как спортивная база бойскаутов от колонии строгого режима. СА, изначально замешанные на жесткой романтике элитных штурмовых отрядов первой мировой, компенсировали молодым изгоям и неудачникам то, что отняла у них жизнь, — регулярное питание, здоровый режим, чувство общности и товарищества. В СС «изгоев» не было. Получив права на формирование охранных отрядов, Гиммлер взялся за дело основательно. Он не гнался за количеством людей, как ненасытный Рем, — в первые годы он имел возможность посмотреть в глаза каждому, и этот взгляд запоминался.
Охранные отряды Гиммлера отличались красивой формой и тем налетом избранности, с которым в партии уже начали считаться, поскольку трудно проигнорировать парня, за чьей невозмутимой внешностью кроется не ведающий сомнений «волевой тип идущего мистической дорогой преторианца». Фанатизм и сила воли, равнодушие к физической боли, как чужой, так и собственной, закалка духа и тела определялись целым рядом хорошо продуманных физических и умственных тестов — ступенчатой системой, осуществлявшей жесткий отбор самых-самых. Вот в такую-то слепо и неумолимо действующую машину и вздумал поместить себя гауляйтер Рейнской области сорокалетний доктор химических наук Роберт Лей. Он взял с рейхсфюрера слово о сохранении инкогнито. Гиммлер слово дал, но нарушил его: предупредил одного из инструкторов.
Этот лагерь, расположенный в окрестностях тихого Потсдама, Гиммлер посетил уже трижды. В первый раз, спросив о новичках, он получил ответ, что их девять, и только двое годны к продвижению. Фрица Крюгера (имени пооригинальней Лей для себя не изобрел) среди них не было. Посвященный же инструктор, оставшись наедине с рейхсфюрером, неожиданно стал умолять избавить его от ответственности, так как этот упрямец сам себя гробит. Гиммлер был удручен не меньше и через несколько дней приехал во второй раз, чтобы поговорить с Леем. Но разговора не получилось, поскольку курсант Крюгер, набравший больше всех в подразделении штрафных очков за неделю, занимался колкой дров, в то время как остальные новобранцы, в основном парни 23–25 лет, валялись по койкам, не в силах и пальцем шевельнуть. Гиммлер приехал в третий раз и с облегчением услышал, что один из новичков явно выделяется по интеллекту, легко прошел тесты трех ступеней и ему решено снизить физические нагрузки. Этим счастливчиком оказался все тот же злополучный Фриц Крюгер, чему Гиммлер был несказанно рад. Крюгера вызвали для личной беседы к рейхсфюреру. Тот сразу удалил всех и запер дверь.
Лей, похудевший и помолодевший, в отлично сидящей на нем черной парадной форме СС, стоял навытяжку, вздернув подбородок, и смотрел мимо рейхсфюрера, как и полагалось по инструкции. Гиммлер немного подождал в замешательстве, отнюдь не желая поддерживать эту игру. Лей остался невозмутим. Гиммлер пожал плечами, подождал еще.
— Ну, как знаете, — наконец произнес он. — Я не собираюсь вам мешать. Я только хотел убедиться.
— Все в порядке. Спасибо, Генрих, — был ответ.
Эта весна оказалась тяжелой для многих. Кризис сделал еще мрачнее и без того нерадостные лица мюнхенцев и берлинцев; в деревнях лютовали эпидемии, а выживших добивал голод. Фюрер был почти неизменно мрачен, сторонился соратников. Помимо напряженного ожидания взрыва он переживал тягучую личную драму — охлаждение Ангелики и ее увлечение каким-то пейзажистом из Франкфурта, о котором Гесс сообщил как о недоразумении, которое вот-вот рассосется. Но оно не рассасывалось.
Ангелика под предлогом болезни продолжала оставаться у Гессов, в уютной квартире которых тоже поселилась тоска. Старшие Гессы еще в начале марта возвратились в Александрию из-за разыгравшегося у Фридриха ревматизма. Маргарита осталась с братом. Она теперь мало походила на ту задорную смелую девушку с золотистым загаром и широко раскрытыми глазами, что появилась в фатерланде всего несколько месяцев назад. Эльза тоже чувствовала себя неважно. После тяжелейшего разговора с мужем их отношения не то чтобы ухудшились, но как-то сократились, ограничились необходимым в быту общением, и это давило ей на сердце сильнее, чем выросший и сделавшийся беспокойным плод. Она часто ощущала теперь, как ей не хватает воздуха и как ее состояние начинает передаваться ему, и он, тоже задыхаясь, тыкается, ищет выхода…
В конце марта Рем и Штрассер прилетели в Мюнхен. Геринг, гауляйтер Берлина Геббельс и Гиммлер оставались в столице, где обстановка накалялась. Гитлер вызвал к себе Штеннеса — тот не явился. Это было начало.
В тот день в Берлине умерла Карин. Накануне она говорила с Эльзой по телефону, казалась бодрою, уверяла, что ей лучше.
— У нас здесь солнце, и уже продают фиалки! Как жаль, ах, как жаль…
Внезапно их разговор прервался из-за неполадок на телефонной станции, а утром позвонил Геринг и сказал, что его жена умерла.
Карин болела давно и безнадежно, и все же ее уход потряс Германа. Он собирался везти ее на юг, но обстоятельства все не позволяли ему выйти из игры даже на короткое время; ехать же одна она категорически отказывалась. Агония началась еще вечером и длилась всю ночь. Герман часто брал жену на руки, ходил с нею по спальне, пугаясь ее невесомости. Когда она наконец успокоилась и доктора ушли, он снова взял ее на руки и снова долго ходил, почти не сознавая, что делает. Потом сел в гостиной у телефона и просидел час, мучительно вспоминая, кому он должен позвонить. Из этого состояния его вывел барон фон Катцов, первый муж Карин, которому сообщили о ее смерти. Барон, с начала года находившийся в Берлине, привез с собой подростка, их с Карин сына, лишь последние месяцы жившего с отцом из-за ухудшившегося состояния матери и постоянной занятости отчима. Заплаканный мальчик вышел из спальни, сел рядом с Германом, и так они просидели еще час. Фон Катцов им не мешал; он знал, что его сын очень привязан к Герингу, который был неизменно добр с ним.
На следующий день Геринг отвез тело Карин в небольшое охотничье имение к северу от Берлина, чтобы похоронить там, в уединении и тишине хвойных лесов, которые она так любила.
На похороны собрались лишь самые близкие, избранные из избранных; почти все прибыли из Мюнхена, лишь Геббельс с женой и Гиммлеры вместе с Германом сопровождали гроб Карин от самого Берлина.
Маленький деревянный мавзолей уже был выстроен к их прибытию; вокруг стояла девственная тишина. Когда гроб вынули из машины и готовились перенести в дом, Геринг, словно оживший на несколько мгновений, оглядел темные поля, набухший весенней влагой лес, унылый фасад охотничьего дома и что-то пробормотал. Его слова расслышала лишь Магда Геббельс, стоявшая ближе других.
