Ну, получил, и получил.
Вставать, однако, нипочем не хотелось. Илья остался дремать в сизой, ознобной траве, пока ни разбудили легкие шаги. Женщина сбежала с крыльца:
- Сергей! Ты его убил!
- Не может быть, - в голосе хоть бы тень тревоги. Сволочь!
Так и останусь тут лежать, может, обеспокоится, - мстительно подумал Илья. Ага, а потом разберется, что к чему, пнет для удовольствия и объявит: не бойся, голуба, притворяется твой воздыхатель. Или еще что-нибудь обидное.
Илья приподнялся, глянул в полобзора. Один глаз осмотрел свою сторону вольно и глубинно, другой - в ехидный прищур. Слеза размыла контур женской фигурки, приодетой только в легкую сорочку. Одна бретелька соскользнула. Женщина обхватила себя руками за плечи - мерзла на ветру. Все земное, знакомое, понятное и желанное. Картина: "Хмурое утро, после знатной попойки с мордобоем". Так бы и подставил другую щеку.
- Хватит валяться, - позвал Сергей с крылечка. - Вставай, иди в дом. Елена чаем напоит. Согреешь чай, к р а с а в и ц а?
Та молча ушла, едва скользнув взглядом по ожившему Илье и довольной физиономии Углова.
Сергей подошел-таки, и нет, чтобы пнуть униженного соперника - плюхнулся рядом в мокрую траву:
- Я ухожу.
- Далеко собрался? - Илья еще до конца не понял, а в душе уже ворохнулось. Углов говорил слишком серьезно. Неужели он, как и обиженный Донкович, собрался покинуть плато? Покинуть Рай! Он-то ради чего? Илья рывком сел. В голове слегка загудело. Вчерашняя брага пошла кругами, или удар откатился утренним эхом?
- Ты серьезно?
- Рвать отсюда надо. В городе гнусно, - кто спорит, - только и здесь мне не жить.
Я скорее руки на себя наложу, чем стану мерином.
- Говорят, два раза в год после какого-то праздника мужские способности возвращаются…
- Не в том дело. Мерин - тот, кто покорно тащит ярмо, лишь бы кормили и не били.
Можно трахать все, что шевелится и, все равно, оставаться мерином.
- Алмазов тебя моментально вычислит. Отрядами уже не отделаешься. Убьют на месте.
- Обоснуюсь недалеко от китайцев. С сельвой можно договориться.
- Без Руслана?
- Без него будет тяжело. Ну да, как-нибудь. На шоколадную кору выменяю себе женщину с Горки. Наладится.
- Когда уходишь?
- Завтра. Надо еще кое с кем поговорить, Руслика увидеть, если повезет.
- Он вчера тут был.
- Жаль, не встретились.
- С птицей. Стояли в обнимку, за людьми наблюдали.
Сергей косо глянул на Илью. Тот глаз не отвел и уже собрался выложит свои сомнения, когда их окликнула хозяйка. Илья потрогал подушечками пальцев распухшую щеку:
- Как выгляжу?
- Страшней видали.
- Я ухожу с тобой, - категорически заявила женщина.
- Нет!
- Я тут больше не останусь. Сдохну, - всхлипнула Елена.
- Останешься, - припечатал Углов. - Там тебе не пройти. Знаешь что такое сельва?
- Ты еще ДОМА в школу бегал, когда я сюда попала. Поживи тут с мое. Я знаю повадки леса… мне рассказывали.
- Ты останешься. Это не обсуждается.
- Одна уйду!
- До первого дерева.
- На себя посмотри, - крикнула Елена. - Протопал всю дорогу под крылом у ангела.
А без него справишься?
- Мне с тобой не пройти. Понимаешь? - начал убеждать Сергей. - Там рассчитывают только на себя. Значит, я погибну первым, ты - следом. Не дойдет никто. У одного, у меня, есть шанс.
Елена собралась возразить, но смолкла на полуслове. Должно быть, представила, как этот, чудовищно сильный, умный, уверенный в себе человек, гибнет, спасая ее - неумелую изнеженную дуру. Лицо из разъяренно-розового, стало темным. Женщина опустила глаза.
- Мне будет плохо, когда ты уйдешь.
- Я вернусь.
- Врешь.
- Сука буду.
Нет, чтобы сказать: оставлю тебя на друга. Так именно, по мнению Ильи, должен поступить мужик, которому наскучила любовница, и он готов хоть в джунгли, хоть к черту, лишь бы от нее. Мысль мелькнула, слегка отравила и канула. А Донкович сообразил, что по злобе старается приписать Сергею мысли и поступки, которые, не исключено, совершил бы сам в подобных обстоятельствах. Зря вчера друга сволочью ругал. Сам - сволочь. И быстро, пока не сморило длинным сном:
- Я тоже ухожу. Если возьмешь, пойду с тобой, если нет - один. Здесь не останусь.
Сергей прожег его льдистым взглядом. Илья сжался. Скажет Углов: нет, придется топать одному, как справедливо только что прозвучало, до ближайшего дерева под обрывом. А там уже ждут: рты раскрыли, хлебушек порезали. Пойти на попятный?
Встать и сказать со всей определенностью, мол, трус я, ребята. Порывы мои есть порывы рефлексирующего труса. Ярмо на шею, и - с песнями на штурм райской жизни.
Стерпится - слюбится. А не слюбится - привыкнется. Сезона не пройдет, как на другой стороне плато, куда уйдут отряды боголюдей, сельва возьмет свой ясак. Вся жизнь в борьбе, мать ее.
- Сам сказал и сам испугался? - Сергей не напирал, ему не соперника унизить, кажется, действительно надо было понять: порыв ли это или трезвое решение.
- Ты прав, испугался! До холода в пятках. Но здесь не останусь.
- Значит, идем вместе.
- Ступайте в поселок, - устало проговорила Елена. - Поговорите с Клавдием.
- Зачем?
- Мне кажется, он знает больше остальных. Еще дольше, чем на плато, он жил в городе. Я пыталась его расспросить, он по больше части отмалчивается. Но даже недоговоренность у него очень значительная. Он много знает. Он единственный, кто протестовал против загонной охоты на бань-ши. Его тогда не послушали. В тот раз птица убила женщину. Никого не интересовало, что в той жизни женщина была охотницей, причем убивала не ради пропитания - ради интереса, забавы. Она сама мне хвалилась, как устраивала сафари. Здесь ей не посчастливилось. Первый же выход закончился смертью. Клавдий пытался ее остановить, она отмахнулась, назвала его старым слюнтяем, ушла и не вернулась.
- Где его искать?
- В лаборатории.
- Слово-то какое!
- Не смейся. Они там действительно что-то исследуют, насколько оно возможно конечно. Во всяком случае, чем-то постоянно заняты.
- Есть результаты?
- Ты прав. Но, чем бы дитя…
Похожее на барак, двухэтажное здание стояло на другом краю поселка. Дверь распахнута. Никакой охраны, разумеется. От кого прятаться? Илья с Сергеем беспрепятственно прошли внутрь. Коридор был условным: в широкую рекреацию открывались кельи или лабораторные комнаты, называй, как хочешь. Почти все они пустовали. Только в дальней копошились ребятишки, окруживших седого субтильного старика. Если он, не есть Клавдий, то хоть скажет, где того искать.
Ближе стало понятно, чем они заняты. Компания ладила воздушного змея из папира и тонких, связанных между собой палочек. Змей выходил нарядным. Ребятня в несколько рук раскрашивала плоскость. Все, конечно, перемазались, только старик сидел в ослепительно чистой, до пят, рубахе. Складки одеяния живописно спадали к полу. В нем одновременно было нечто апокрифическое и гротескное - микст из былинного волхва и римлянина времен упадка.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
