В свое время бесчестная политика родилась как результат экономического развала. Сейчас об экономике вообще никто не беспокоится; восстановить ее не легче, чем воскресить мертвеца. Мы пережили слишком много политических потрясений, и с каждым из этих потрясений все человеческое обесценивалось, а злодеи побеждали. Теперь они ждут последней победы, и тогда выяснится, кто же из них злее всех. Стоит мне заговорить о человечности, как меня оплевывают с ног до головы. Любая теория, которая успешно применяется за границей, попадая к нам, становится отвратительной; лучшие дары природы превращаются у нас в дурманные листья! Однако я не отчаиваюсь: человеческая совесть сильнее меня, она ярче солнца. Я не боюсь протестовать и делаю это при каждом удобном случае. Знаю, что не увижу плоды своих трудов, но ведь моя совесть долговечнее моей жизни!
Большой Ястреб замолчал, слышалось только его шумное дыхание. Я невольно восхитился этим человеком: ведь он не баловень толпы, не предмет бездумного поклонения, а тысячекратно оплеванная и обруганная жертва, мессия, которому предстоит снять позор с людей-кошек.
Вернулся Маленький Скорпион. Он никогда не приходил так поздно.
— Как ты кстати! — воскликнул он, обнимая Большого Ястреба, который кинулся ему навстречу.
Из глаз обоих потекли слезы. Я не решался спросить, чем они так взволнованы, а Маленький Скорпион продолжал:
— И все же твой приход мало поможет.
— Я знаю. Не только не поможет, а помешает тебе. Но я не мог не прийти. Пробил мой час!
— Что ты задумал?
— Смерть в бою я предоставляю тебе. Сам я умру бесславно и все-таки не понапрасну. Сколько у тебя войска?
— Немного. Отцовские солдаты уже отступили, а другие собираются отступить. Только солдаты Большой Мухи могут послушаться моего приказа, но если они узнают, что ты здесь, отпадут даже они.
— Понимаю, — хмуро ответил Большой Ястреб. — А ты не можешь повернуть отцовских солдат на врага?
— Боюсь, ничего не получится…
— Казни для острастки парочку офицеров!..
— Ими командует отец…
— Соври им, скажи, что у меня много солдат, что ты послал меня на фронт, но я ослушался твоего приказа…
— Предположим. Хотя у тебя нет ни одного солдата, я могу сказать, будто их сто тысяч. А что потом?
— Потом убей меня и выставь мою голову на улице. Тогда солдаты подчинятся тебе — ведь они знают меня!
— Боюсь, что это в самом деле единственный выход… Но я еще должен сказать им, будто отец передал мне командование.
— Да, и поскорее, потому что враг уже подходит. Чем больше ты успеешь набрать солдат, тем лучше. А я, друг, покончу с собой, чтобы тебе не пришлось стать моим палачом.
— Погодите! — воскликнул я дрожащим голосом. — Погодите! Что это даст вам?
— Ничего, — все так же хмуро ответил Большой Ястреб. — У врага гораздо лучше и солдаты, и оружие, мы вряд ли одолеем его даже всей страной. Но если наша гибель будет замечена, она сможет повернуть ход истории Кошачьего государства. Иностранцы, по крайней мере, не будут нас так презирать. Наша гибель — не жертва и не путь к славе, а насущная необходимость. Мы не желаем быть рабами! Человеческая совесть долговечнее жизни. Вот и все. Прощай, земной господин!
— Постой! — окликнул его Маленький Скорпион. — Лучше съесть сорок дурманных листьев, так легче умереть.
— Можно, — усмехнулся Большой Ястреб. — Странно складывается жизнь! До сих пор я не ел дурманных листьев, и меня считали ханжой. Пусть теперь у них хоть доказательство будет. Дурман, неси листья! Я никуда не пойду, в минуту смерти я хочу быть с друзьями…
Девушка принесла охапку листьев и тотчас вышла. Большой Ястреб решительно принялся за них.
— А как же твой сын? — произнес Маленький Скорпион с раскаянием в голосе. — О, я не должен был об этом говорить!
— Но ведь гибнет страна… — тихо ответил Большой Ястреб.
Он продолжал жевать листья, но очень медленно — наверное, уже захмелел.
— Я хочу спать, — еле слышно сказал он, опускаясь на пол.
Я взял его за руку, он поблагодарил, и это были последние слова Большого Ястреба, хотя рука оставалась теплой и дыхание прервалось лишь в полночь.
24
Да, я не мог назвать его смерть жертвой, потому что он сам не считал себя героем. Сбудутся ли его надежды, я пока еще не знал, но видел, что его отрубленная голова торчит на шесте посреди города. Я, конечно, пришел посмотреть не на голову, а на жителей Кошачьего города, для которых подобное зрелище представляло особое удовольствие. Маленький Скорпион давно исчез и не появлялся даже у Дурман, поэтому я решил пойти на улицу.
Город по-прежнему выглядел оживленным — пожалуй, еще более оживленным, чем раньше. Ведь можно было полюбоваться отрубленной головой, это гораздо интереснее, чем камешек на дороге. Говорили, что в толкотне у шеста уже задавлены три старика и две женщины, но никто не горевал, потому что смерть ради удовольствия считалась почетной. Люди-кошки еще больше толкали и бранили друг друга. Никто не спрашивал, чья это голова, за что отрублена. В толпе слышались примерно такие восклицания:
— У, какая волосатая!
— А глаза-то закрыты!
— Жаль, что только голову выставили! Надо бы и тело…
Пожалуй, Большой Ястреб принял правильное решение. Стоит ли жить рядом с подобными людьми?
Выбравшись из толпы, я пошел к императорскому дворцу. Идти было трудно, потому что во всех направлениях шествовали отряды музыкантов, которые нещадно дули и били в свои инструменты. Слушатели бросались за ними то в одну, то в другую сторону, но все равно не успевали и наверняка досадовали, что у них так мало ног, ушей и глаз. По воплям зевак я понял, что это свадебные оркестры, однако из-за обилия людей не видел паланкинов с невестами и не мог определить, сколько людей-кошек должны их нести. Впрочем, гораздо больше меня интересовал другой вопрос: почему в минуту опасности так торопятся со свадьбами?
Спросить было не у кого — люди-кошки страшились разговаривать с иностранцем. Я вернулся к Дурман. Она сидела в комнате и плакала, а при виде меня зарыдала еще сильнее, как будто я ее обидел. Пришлось долго утешать ее, прежде чем она сказала:
— Маленький Скорпион ушел на фронт! Это ужасно!..
— Ничего, он еще вернется! — соврал я, искренне желая, чтобы моя ложь оказалась правдой. — Он обязательно вернется, и я пойду вместе с ним.
— Правда? — улыбнулась она сквозь слезы.
— Конечно! А сейчас пойдем прогуляемся. Довольно плакать здесь одной.
— Я вовсе не плачу, — сказала Дурман, вытирая слезы и пудрясь.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
