о вероятности, что и он, как и многие его соседи, обречен на страдания и даже смерть за свою веру. Если от него потребуется подобное самопожертвование, Перрина останется беззащитной; избавить ее от этой опасности удастся, только если ее жених исполнит свой обет и без проволочек займет место ее законного опекуна.
— Пообещай мне, что женишься на ней, — заключил старик. — Тогда я смирюсь с любой участью, лишь бы знать, что после моей смерти будет кому оберегать Перрину.
Габриэль пообещал — пообещал от всего сердца. Когда он попрощался с папашей Бонаном, тот сказал ему:
— Приходи завтра; я буду знать больше, чем теперь, и смогу точно назначить день, когда ваша помолвка с Перриной подойдет к счастливому концу.
Почему же Габриэль замешкался на пороге фермы и посмотрел на папашу Бонана так, словно хотел что-то сказать — но не промолвил ни слова? Почему же, отправившись в обратный путь, он прошел лишь несколько шагов — и внезапно остановился, бросился назад к ферме, нерешительно замер у калитки, а затем двинулся к своей лачуге и всю дорогу тяжело вздыхал, но не останавливался? Потому, что муки, причиняемые страшной тайной, теперь, когда он дал обещание, которого от него потребовали, стало особенно трудно выносить. Потому, что, сколь бы ни был силен порыв честно и откровенно излить свои тайные страхи и сомнения человеку, вскоре собиравшемуся выдать за Габриэля замуж свою любимую дочь, юношу лишала дара речи еще более мощная пассивная сила: ведь ему пришлось бы сделать ужасное признание, что он не уверен, вправе ли считать себя сыном честного человека, или же он сын убийцы и грабителя. В полнейшем отчаянии от сложившегося положения дел Габриэль по дороге домой решил поставить на кон все и прямо задать отцу роковой вопрос. Однако высшему суду между отцом и сыном не суждено было состояться. Когда Габриэль вернулся, Франсуа дома не оказалось. Он сказал младшим детям, что ждать его следует завтра не раньше полудня.
Рано утром Габриэль снова отправился на ферму, как и обещал. Любовь к Перрине вынудила его слепо питать слабую надежду (которую он заставлял себя поддерживать вопреки всему, что подсказывали сердце и совесть), что его отец еще может оказаться невиновным, поэтому сейчас Габриэль сохранял видимость полного спокойствия. «Если я раскрою свою тайну отцу Перрины, то, чего доброго, лишу его веры в будущее благополучие его дочери, за которое сейчас отвечаю только я». Подобные мысли проносились в голове Габриэля, когда он пожал руку папаши Бонана и в тревоге ждал, чего потребует от него наступивший день.
— Опасности ненадолго отступили, Габриэль, — сказал старик. — До меня дошли новости, что осквернители наших храмов и истребители наших прихожан задержались по пути сюда, поскольку получили сообщения из другого округа. Этот промежуток мира и безопасности будет коротким, и нам следует воспользоваться им, пока всё в наших руках. Мое имя стоит в списке тех, на кого поступили доносы. Если солдаты Республики найдут меня здесь… но этого мы обсуждать не будем, сейчас я должен поговорить о вас с Перриной. Нынче же вечером можно будет освятить ваш союз со всеми необходимыми обрядами нашей святой веры и скрепить благословением священника. Поэтому уже сегодня вечером ты, Габриэль, должен стать мужем и защитником Перрины. Слушай меня внимательно, я расскажу тебе, как все будет.
И вот что, коротко говоря, узнал Габриэль от папаши Бонана.
Незадолго до того, как на Бретань обрушились гонения, один священник, которого все называли патер Поль, получил приход в округе на севере провинции. Свои обязанности на этом посту он исполнял до того достойно, что стяжал доверие и дружбу всех прихожан до единого, и о нем часто говорили с уважением даже в удаленных от места его служения краях. Однако подлинно знаменитым по всей Бретани он стал лишь с началом бедствий и кровопролития. С самого первого дня гонений имя патера Поля стало боевым кличем затравленного крестьянства; именно он стал для них великой опорой под этим гнетом, примером для подражания перед лицом опасностей, последним и единственным утешением в смертный час. Там, где особенно свирепствовали хаос и разрушение, где гонения были особенно яростными и зверства особенно жестокими, неизменно появлялся этот бесстрашный священник и исполнял свой священный долг, невзирая на любые угрозы. Рассказы о его чудесных спасениях от смерти и поразительных появлениях в тех уголках страны, где никто не ожидал снова увидеть его, преисполняли благоговением суеверных бедняков. Где бы ни появился патер Поль, в черной рясе, со спокойным лицом и четками из слоновой кости, которые он неизменно держал в руке, перед ним преклонялись, как не преклоняются перед простыми смертными, и в конце концов бретонцы пришли к убеждению, что он сумеет в одиночку отстоять свою веру перед войсками Республики. Однако их наивной вере в его стойкость вскоре суждено было поколебаться. В Бретань направили подкрепление, и войска прочесали провинцию из конца в конец. Однажды утром после службы в разоренной церкви, после того как патер Поль в очередной раз едва спасся от преследователей, он вдруг исчез. О нем украдкой расспрашивали по всей Бретани, но с тех пор его никто не видел.
Прошла целая череда унылых дней, и павшие духом крестьяне уже оплакали патера Поля, как вдруг рыбаки на северном побережье заметили на взморье легкое суденышко, которое посылало на берег сигналы. Они подплыли к нему на своих лодках и, поднявшись на борт, обнаружили перед собой незабываемую фигуру патера Поля.
Священник вернулся к своим прихожанам и создал новый алтарь, перед которым можно было молиться, прямо на борту корабля! Их церковь стерли с лица земли, но не уничтожили, ибо патер Поль и его единомышленники-священники дали ей прибежище на море. С тех пор снова стало можно крестить детей, венчать сыновей и дочерей, отпевать мертвых по обрядам старинной религии, ради которой они так смиренно и так долго страдали — и не напрасно.
С тех пор службы на борту корабля шли исправно и беспрепятственно. Условные сигналы позволяли оставшимся на берегу направлять своих собратьев к морю по тропам, которые оказывались в это время свободны от врагов их веры. Тем утром, когда Габриэль пришел на ферму, эти сигналы указали, что корабль держит курс к оконечности полуострова Киберон. Жители здешних краев ожидали увидеть судно ближе к вечеру и подготовили лодки, чтобы в любую минуту отплыть к нему и попасть на службу. А папаша Бонан договорился, чтобы после службы состоялось бракосочетание его дочери и Габриэля.
Они дожидались вечера на
