Мортимер снова рассмеялся и ответил на тираду своего приятеля обычными в подобных случаях возгласами: «Ну можно ли так паясничать!», «Какой ты чудак!» Но вот он умолк, и лицо его сразу приняло серьезное, а может быть, и встревоженное выражение. Несмотря на дурную привычку напускать на себя пресыщенный, равнодушный вид, — привычку, ставшую его второй натурой, Мортимер был очень привязан к своему другу. Он подпал под влияние Юджина, когда они еще вместе учились в школе, и по сию пору подражал ему, восхищался им, любил его ничуть не меньше, чем в те давно минувшие дни.
— Юджин, — начал он, — постарайся быть серьезным хотя бы минуту, я хочу серьезно поговорить с тобой.
— Поговорить, да еще серьезно? — переспросил Юджин. — Моральное воздействие начинает сказываться! Ну, говори.
— Хорошо. Хотя ты все еще не настроился на серьезный лад.
— В этой тяге к серьезным беседам, — пробормотал Юджин, как бы в глубоком раздумье, — чувствуется благотворное влияние мучного бочонка и кофейной мельницы. Я удовлетворен!
— Юджин, — продолжал Мортимер, не смущаясь тем, что его перебили, и кладя руку на плечо друга, сидевшего перед ним на кровати. — Ты что-то утаиваешь от меня.
Тот посмотрел на него и ничего не сказал.
— Ты таился от меня все лето. Мы задумали провести отдых на лодке, и ты обрадовался этому, как в детстве, когда нас с тобой учили работать веслами, потом сразу охладел к поездке, явно тяготился ею и то и дело куда-то исчезал. Со свойственной тебе чудаковатостью, которую я так хорошо знаю и так люблю, ты твердил мне десятки раз, что боишься, как бы мы не надоели друг другу, что твои отлучки — это мера предосторожности. Но в конце концов я начал думать: может быть, за ними что-то кроется? Я тебя ни о чем не спрашиваю, сам ты молчишь. Однако факт остается фактом. Признайся, так это или не так?
— Клянусь тебе, Мортимер, — серьезно проговорил Юджин после короткой паузы, — что я и сам не знаю.
— Не знаешь, Юджин?
— Честное слово, не знаю. Верь мне! Я разбираюсь в самом себе гораздо хуже, чем в других людях.
— Ты что-то задумал?
— Задумал? Да как будто нет.
— Во всяком случае, у тебя появились какие-то интересы, которых раньше не было.
— Право, не знаю, — отвечал Юджин, подумав минутку, и неуверенно покачал головой. — Иногда мне казалось — да, иногда — нет. Временами мысли мои действительно были чем-то заняты, а потом я думал: «Вздор, надоело, зачем себя связывать!» Я признался бы тебе, но, честное слово, я сам ничего не знаю.
Он встал с кровати, тоже положил Лайтвуду руку на плечо и сказал:
— Принимай своего друга таким, какой он есть, дорогой Мортимер. Моя натура тебе хорошо известна. Ты знаешь, что скука гоняется за мной по пятам. Ты знаешь, что, став взрослым и признав себя ходячей загадкой, я изо всех сил старался разгадать ее и наскучил самому себе до предела. Ты знаешь, что под конец я оставил эти попытки и на все махнул рукой. Как же можно требовать от меня ответа, если я до него не докопался? Помнишь старинную детскую загадку? «Думай, голову ломай, — кто я, кто я, отгадай!» Так вот, отгадать я не в силах.
Это фантастическое признание было настолько в духе беспечного Юджина, что Мортимер не решился счесть его ответ простой уверткой. Кроме того, Юджин говорил с подкупающей искренностью и оказывал особую честь своему другу, не распространяя на него своего пренебрежительно равнодушного отношения ко всему на свете.
— Пойдем, старина, — сказал Юджин. — Пойдем покурим. Посмотрим, что из этого получится. Может быть, после сигары наступит просветление, и тогда я немедленно во всем тебе признаюсь.
Они вернулись в гостиную и распахнули там окна, потому что камин горел жарко. Потом закурили сигары и, облокотившись о подоконник, стали смотреть на освещенный луной двор.
— Сигара не подействовала, — сказал Юджин после долгой паузы. — Не сердись, мой дорогой Мортимер, но признания у меня что-то не получается.
— Если не получается, — ответил тот, — значит ничего нет. И ничего не будет. Ничего такого, что могло бы причинить вред тебе или…
Юджин остановил Лайтвуда, коснувшись рукой его плеча, взял из цветочного горшка на подоконнике комок сухой земли и ловко швырнул им в маленькое пятно света внизу. Удовлетворившись своей меткостью, он повторил:
— Или?
— Или кому-нибудь другому.
— Каким же образом… — Юджин взял второй комок и не менее метко попал им в ту же мишень. — Каким же образом тут может пострадать кто-то другой?
— Не знаю.
— И кто… — Юджин швырнул третий комок. — Кто именно?
— Не знаю.
Задержав занесенную над головой руку с очередным комком земли, Юджин пытливо и несколько подозрительно посмотрел в лицо другу. Тот ответил ему прямым, открытым взглядом.
— Двое запоздалых странников, плутая в лабиринте юриспруденции, зашли к нам во двор, — сказал Юджин, услышав звук чьих-то шагов, и посмотрел вниз. — Они изучают дощечки на двери номер один, разыскивая нужную им фамилию. Не найдя ее, переходят к двери номер два. На шляпу странника номер два, того, что поменьше ростом, я бросаю этот комок земли. Попадаю прямо в цель и с безмятежным видом продолжаю курить, устремив взор в небеса.
Странники взглянули вверх, на окна, сказали что-то друг другу и снова занялись осмотром дверей. По-видимому, результаты осмотра удовлетворили их, так как через минуту они скрылись из виду в подъезде.
— Дай им только выйти, — сказал Юджин, — я их обоих уложу на месте, — и приготовил два комочка земли.
Он не мог предполагать, что эти люди ищут его или Лайтвуда. Но, по-видимому, так оно и было, ибо вскоре в их дверь постучали.
— Не ходи, Юджин, сегодня моя очередь, — сказал Мортимер. Юджина не понадобилось уговаривать; ничуть не интересуясь тем, кто же это стучится к ним, он спокойно продолжал курить до тех пор, пока вернувшийся обратно Мортимер не тронул его за плечо. Тогда он поднялся с подоконника и с первого взгляда узнал вошедших.
Это были Чарли Хэксем и учитель.
— Ты помнишь этого юношу? — спросил Мортимер.
— Дай мне на него взглянуть, — невозмутимым тоном ответил Рэйберн. — А, да! Помню.
Он не собирался, как в первый раз, взять мальчика за подбородок, но тот, заподозрив его в этом, сердито вздернул локоть на уровень лица. Рэйберн со смехом перевел взгляд на Лайтвуда в надежде, что друг объяснит ему это странное посещение.
— Он хочет поговорить о чем-то.
— Разумеется, с тобой, Мортимер?
— Я сам так думал, но, оказывается, нет. Он хочет поговорить с тобой.
— Да, с вами, — подтвердил мальчик. — И я скажу все, что мне надо сказать, мистер Юджин Рэйберн!
Скользнув по нему взглядом, словно по пустому месту, Юджин посмотрел на стоявшего поодаль Брэдли Хэдстона. Потом повернулся к Лайтвуду и, стараясь как можно ленивее растягивать слова, спросил:
— А другой кто?
— Я друг Чарли Хэксема, — ответил Брэдли. — Я учитель Чарли Хэксема.
— В таком случае, уважаемый сэр, вам не мешало бы научить своих учеников хорошим манерам, — сказал Юджин.
Преспокойно попыхивая сигарой, он облокотился о каминную доску и посмотрел на учителя в упор. Это был жестокий своей холодной презрительностью взгляд, говоривший о том, что Юджин считал полным ничтожеством человека, который стоял перед ним. Тот в свою очередь посмотрел на Юджина, и взгляд его был не менее жесток, хотя вместо презрения в нем бушевала смертельная ревность и яростная злоба.
Примечательное обстоятельство! Ни Юджин Рэйберн, ни Брэдли Хэдстон не уделили ни единого взгляда мальчику. Во время дальнейшего разговора оба они, независимо от того, кто из них говорил или кто к кому обращался, смотрели только друг на друга. Они понимали друг друга безошибочно, и это скрытое от посторонних взаимопонимание ожесточало их.
— Мои ученики, мистер Юджин Рэйберн, — побелевшими, трясущимися губами проговорил Брэдли, — не лишены чувств, вполне естественных и высоких чувств, которых не заглушить учительскими наставлениями.
— Смею думать, что это относится ко всем их чувствам, не только высоким, но и низменным, — ответил Юджин, с наслаждением затягиваясь сигарой. — Вы, оказывается, совершенно точно знаете мое имя и фамилию. Будьте любезны назвать себя.
— Вряд ли вам интересно это знать, но…
— Вы правы. — Юджин сразу воспользовался его оплошностью и нанес удар со всей силой. — Меня ваше имя совершенно не интересует. Я могу называть вас просто учитель, тем более что это весьма почтенное звание. Вы правы, учитель.
Боль от этого удара была особенно чувствительна еще и потому, что Брэдли Хэдстон, не остерегшись в запальчивости, сам дал к нему повод. Он сжал губы, чтобы они не дрожали, но дрожь все же пробежала по ним.
