скачущий позади конюшни,
возвращающийся через год:
ж) … В Усиневу ночь падает золотая роса,
В ней умываются барашки. (№ 26)
з) Наложим дров на воз,
Повезем их Усиню,
Чтобы он разложил большой огонь.
Чтобы он согрел мир… (№ 38)[681]
и) Усинь плясал, Усинь скакал
Позади моей конюшни… (№ 14, ср. также б).
(Достойно внимания, что, по замечанию Аунинга, слово «скакать» (lehkt) служит у латышей постоянным термином для выражения восхода солнца).
й) Усинь стоит на горе, а Тенис в долине… (№ 37)
Или:
Усинь сидит на холме… (№ 21)
к) Усинь гонит взмыленных коней,
Отыскивая ночных сторожей (табуна).
Ночные сторожа умные люди,
Они не спят на краю дороги (№ 18)
(т. е. на открытом месте, а где-нибудь в тени, куда не проникают лучи солнца). В вариантах этой песни, вместо Усиня стоит солнце, напр.: Солнце бежит кругом горы, Отыскивая ночных сторожей. Ночные сторожа умные люди, Они не спят на вершине горы. (Из сборн. Спрогиса стр. 285).
л) Усинь вернулся через год
Навестить своих детей… (№ 28)
4) Катящимся, очевидно, в смысле солнечного колеса:
м) Усинь пришел,
Усинь прикатился,
Он повесил свой плащ
На воротный столб (т. е., вероятно, осветил ворота). (№ 24).
5) Как отец вечерней и утренней зари или даже солнца и луны, — такой смысл, очевидно, имеют следующие две песни:
н) Усинь имеет двух сыновей
С красными головами (т. е. зори);
Одного он посылает в ночное (вечерн. заря),
Другого с плугом в поле (т. е. рано утром = утр. заря). (№ 41)
о) Усинь имел двух сыновей, ровесников:
Никто не видел, когда они родились,
Видели только, когда они странствовали:
Больший, когда я работал (т. е. днем — солнце)
Меньший, когда я спал (т. е. ночью — месяц). (№ 42)
В последней песне (№ 42) Усинь, солнечный бог, отождествляется с небесным богом, творцом небесных светил.
В песне № 37 изображена победа солнца над месяцем, в лице Усинева коня (солнца) и Тенисовой[682] белой свиньи (месяца):
п) Усинь на горе, а Тенис в долине,
Хвалились друг перед другом:
Усинь хвалился (своими) гнедыми конями,
А Тенис своими белыми поросятами,
Тенис гнал свою белую свинью
(месяц) Прямо на вершину горы;
Усинь пошел к нему навстречу
Желая с ним заговорить:
«Куда ты идешь, черный кафтанчик (ночь),
С золотыми кольцами?»
«Иду к тебе, чтобы с тобой поспорить:
(Твой) конь разбил (мою) свинью».
Независимо от удержавшегося до новейшего времени обряда чествования Усиня жертвоприношением петуха — эмблемы восходящего солнца, прогоняющего сон и призывающего всю живую природу к новой деятельности и жизни, и яиц — эмблемы предстоящего развития и плодородия, — обрядов, оставивших глубокие следы в современных народных обычаях латышей, — о приношениях Усиню этих даров упоминается и во многих песнях, напр.:
р) Я зарезал Усиню петуха
С девятью хохлами,
Чтобы росла рожь, рос ячмень,
Чтобы круглы были лошадки. (№ 29)
с) Я зарезал Усиню петуха,
Бросил его под порог,
Чтобы кони так плясали,
Как петушок, умирая. (№ 32)
т) Я сшил Усиню кафтан
С девятью складками на спине,
Чтобы он в будущем году
Выхолил мне добрых коней. (№ 34)
у) Сегодня вечером, сегодня вечером
Поедемте, братцы, в ночное;
Принесемте Усиню в жертву
Сотню яиц.
Жертвенные приношения Усиню и чествование его вознаграждаются, как видно, обилием хлебов, тучностью пастбищ, а главное — здоровьем и бодростью лошадей, которым специально покровительствует Усинь. Он называется иногда прямо «конским Усинем», главнейшая, обращенная к нему, молитва латыша заключается в словах: «Прийди, Усинь, накорми моего коня», «сохрани наших коней», «выхоли наших коней» и т. п., повторяющихся в разных песнях и обрядных изречениях.
В настоящее время, судя по свидетельствам писателей ближайших к нам столетий (назад, до начала XVII века), Усинь обыкновенно признается богом-покровителем лошадей. Принимая, однако, во внимание, что языческие божества нередко считались покровителями тех животных, которые предпочтительно приносились им в жертву, можно сделать заключение, что Усиню в древнейшие времена приносились в жертву лошади. А этот факт, вместе с уцелевшим еще обычаем закапать в честь Усиня петуха, в особенности же те разнообразные черты, которыми Усинь охарактеризован в вышеприведенных песнях, как божество световое, побивающее ночь, «катящееся», или скачущее по горам и холмам, согревающее мир, приносящее «золотую росу» и весеннее плодородие, производящее утреннюю и вечернюю зори, приводят нас к заключению, что Усинь в первоначальном, основном, древнейшем своем значении был божеством возрождающегося весеннего солнца. Усинь сближается с германским Бальдером — Белбогом. Бальдер, по германскому сказанию, едет на коне, который ударом ноги об землю, вызывает из нее воду, в виде источника[683]. В приведенной выше (стр. 202 пр. 3) песне Усинь приготовляет пиво в следе лошадки, — в сущности тот же мотив, лишь с замещением ключевой воды любимым напитком латышей (единственный из святых) — пивом.
Изложенная характеристика Усиня проливает свет на русское божество, носящее почти тождественное название «Усень» или «Авсень», со всеми дальнейшими его вариантами, и в свою очередь пополняется важной характерной чертой русского Усеня — Авсеня: русское божество призывается и чествуется исключительно на святках, а именно накануне нового года, т. е. при встрече возродившегося солнца. Главный Усинев праздник совпадает с главнейшим сельским весенним праздником — св. Георгия, с которого начинается новый год сельскохозяйственный. Св. Георгий же, как впоследствии увидим, заменил в христианстве божество преимущественно весеннего солнца. Характерную общую обоим черту составляет то, что оба они, и Усинь, и св. Георгий — всадники.
Световая, солнечная природа Усиня-Усеня или Авсеня проявляется и в самом названии божества: ushasa (инд.), usha (зендс.), aurora вместо ausosa (латин.), auszrâ (литов.) = заря; Ausca (жмуд.) — богиня лучей восходящего или заходящего солнца, Usil (этрус.), Ausеl (сабинск.) = солнце. Через замещение в этрусском и сабинском названиях солнца последней буквы l окончанием нь, получается латышский Усинь
