— Если есть в чем обвинить — делайте это прямо, а не намеками, — мрачнею. Может, что и сделал паршивое, но уж точно не по умыслу.
— Извините. Просто когда в реанимации оказываются твой муж и дочь, очень хочется понять, как же так получилось, а ответов у меня нет, только два свершившихся факта. И… и вы. Больше даже спросить некого. Сантино, вы хоть что-нибудь помните?
Такое случается со мной редко, но даже ответить нечего. Алекс и Жен в реанимации? Не могу разобраться в ощущениях. Пока что чувствую только злость и непонимание. Как? Как они пострадали?
— Вообще ничего, — пытаюсь выговорить как можно ровнее.
— Пожалуйста, хоть что-нибудь… — начинает умолять, а потом встает и прижимает руки к груди. — Мне сказали, что вы попали в аварию, как и мой муж, но вас привезла сюда Жен. А затем, когда узнала об отце, ей стало плохо. Вы были с ним вместе? Но как тогда оказались с Жен? Что произошло? Почему? По какой причине я рискую потерять половину своей семьи?! Врагу таких вопросов не пожелаешь!
В такие моменты мне хочется материться в голос. На меня пытаются возложить не только миссию осведомителя, но еще и спасителя, будто, если я смогу ответить на вопросы, ей полегчает. Только мне бы лучше кто пояснил, как выгнать из палаты женщину, жизнь которой внезапно пошла трещинами. Потому что от изобилия «приятных» известий голова уже раскалывается. Сжимаю зубы до скрипа и начинать молить о приходе врача. Не думаю, что в понятие «покой» входит полкило драмы, а мне бы капельку тишины, чтобы сосредоточиться.
— Я отправила Яна за вашими вещами, — внезапно забывает о причитаниях Карина и переходит на деловой тон.
— Спасибо, — ошалело говорю.
А она рассеянно кивает и покидает палату, оставляя меня в одиночестве, позволяя попытаться вспомнить случившееся. Алекс звонил мне днем, обещал, что вечером поедем к Григорию — а дальше ничего. И все было бы ясно, если бы я каким-то чудом не оказался у инопланетянки. Как? Сдается мне, ответить на этот вопрос может только она. Если, конечно, очнется.
От мыслей о ее операции в груди что-то тянет и хочется на кого-нибудь наорать, врезать по чему-нибудь… Никогда не понимал, как можно объяснить словами, что чувствуешь. Бесит — бьешь, нравится — ласкаешь. Вот и вся премудрость. Костяшки пальцев у меня всегда красноватые, хотя в последнее время, как уже говорил, я существенно присмирел.
— Добрый день, я доктор Архипов. Как себя чувствуете? — говорит молодой врач, появляясь в дверях палаты. Выглядит он крайне уверенно, несмотря на юный возраст. Ровесник инопланетянки, наверное. Значит, не полноценный доктор, а так, недоучка.
— Что со мной случилось? — спрашиваю, решая проверить слова Карины, и, заодно, понять, сколько мне валяться на дерьмовых простынях.
Он не отвечает: светит фонариком в глаз, пытается заставить следить за пальцем, но мне его игры в великого целителя неинтересны. Подчиняюсь только чтобы отвязался побыстрее.
— Что произошло? — спрашиваю настойчивее.
— ДТП, у вас сотрясение мозга. Можете назвать свое имя?
— Арсений Каримов.
— Сегодняшняя дата? — спрашивает, на ходу карябая что-то в карте.
— Зависит от того, сколько часов я проспал.
Архипов хмыкает, и, судя по всему, признает меня вменяемым, а затем наконец доходит до темы, которая интересна нам обоим:
— Помните что-нибудь?
— Ничего.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Обычное явление после травмы.
— То есть я ничего не помню, и это нормально? — начинаю звереть. Как я должен понять, что со мной произошло? Терпеть не могу терять контроль над ситуацией, особенно когда на кону нечто важное.
— Сколько вы забыли? — уточняет парень.
— Несколько часов до травмы и после.
— Да, это нормально. Вы попали в аварию, и организм просто пытается защититься, как умеет.
— Мне сказали, что меня привезла сюда Евгения Елисеева, и как же это так получилось?
— Мы точно не знаем, — мрачнеет доктор.
Здесь вообще хоть кто-нибудь что-нибудь знает? Это начинает раздражать.
— Как Жен и Алекс?
— Простите, но вы им не родственник, и я не имею права сообщать конфиденциальную информацию.
Впечатляет. Ни хера-то не знают, а даже то, что знают, не в состоянии сообщить. Мне все больше нравится это место. Хотя… скоро мне позволят вставать, и я смогу взглянуть на Алекса и инопланетянку собственными глазами или, возможно, Карина вспомнит о том, что неплохо бы и со мной новостями поделиться.
Всерьез опасался, что вместо вещей Ян привезет мне пять бутылок водки и скажет, что с ними любая ситуация улучшится, но, к счастью, этой ленивой заднице хватило ума подключить Ви. Блонди собрала все, что может понадобиться пациенту. Удивлен, что юриста для составления завещания не прихватила. И, кстати, она вообще до странности присмирела: не язвит, не юлит, навещает исправно. По взглядам обитающей в моей палате Карины, которую пускают в реанимацию лишь набегами, понимаю, что она удивлена. Еще бы, я приезжал к ним домой с Жен, а теперь явно вожу шашни с ее кузиной. Но Карина не задает вопросов. Мне даже кажется, что она никогда не задает вопросов.
Такие вот «понимающие», как она, опасны, потому что бывают разных типов, и различить их бывает непросто. Одни ищут в каждом те же симптомы, что и у себя в попытке доказать, что они не единственные пострадали от рук беспощадного мира. Другие — выгоду, даже когда еще не представляют, как использовать добытую информацию; а третьи — искренне понимающие, они ближе к первым, но не бросают сочувственных взглядов и лишний раз с расспросами не полезут, потому что, по большому счету, им плевать. Карина либо из третьих, либо из вторых. Я пока не знаю, но в карты с ней играть это не мешает. А еще офигенно скрашивает досуг.
Только через два дня посиделок Карине сообщают, что Жен перевели из реанимации в кардиоотделение. Она вскакивает, в прямом смысле слова выбегает из палаты, но, вопреки моим ожиданиям, отлучается на считанное количество минут, а когда возвращается, на ее лице замешательство и чувство вины. Стоит около кровати и нервно теребит пуговки на жакете.
— Я не могу там находиться, — коротко поясняет она в ответ на мой недоуменный взгляд. Молча протягиваю ей колоду карт. Когда раньше что-то сильно раздражало, я начинал их тасовать — успокаивает. — Хочешь узнать, как у нее дела? — спрашивает. Киваю в ответ. Сам не интересовался, но по ее нежеланию выходить из четырех стен догадывался, что ситуация паршивая. — Ее сердце встало, и удалось запустить только через восемь минут. Это означает, что, возможно, будут неврологические нарушения. Речь. Память… Или что-нибудь еще. В себя она не приходит, врачи повторяют, что нужно ждать. Говорят, что мозговая активность присутствует, и это хорошо, но… когда даже не представляешь, как теперь все будет, это безумно тяжело. — Ее руки дрожат, и карты все время мнутся и рассыпаются, а я в тысячный, наверное, раз задаюсь вопросом: как я оказался у Жен в машине? Откуда мы приехали? Что случилось? Что я ухитрился так прочно и надежно позабыть?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
