Радость победы оставила Александра быстро. Он бродил по уже погружавшейся в сумерки площади, натыкался на тела убитых по его приказу людей, ещё утром евших кашу, здоровых, собиравшихся жить долго, мечтавших когда-нибудь вернуться в родные дома. Никто не обращал на него внимания, никто не кричал, как это было утром, "Да здравствует Александр!". Он, увлекший на площадь мятежников, приведший их к победе, оказался никому не нужен, и как воспользовались восставшии плодами победы, он тоже ещё не знал. Александр хотел верить в то, что завтра он с главарями мятежников войдет в Зимний дворец, сенаторы, министры, генералитет откажутся от присяги Николаю и поклянутся в верности ему. Но это могло произойти лишь завтра - теперь же здесь царила лишь смерть.
Услышав какие-то громкие крики, несшиеся из-за ближайших к площади домов, Александр машинально пошел в ту сторону. Чем ближе подходил он к жилым строениям, тем явственней слышал жалобные призывы, чьи-то угрозы, крики ярости, выстрелы, звон разбиваемых стекол. Он вышел на Малую Морскую, освещенную по обеим сторонам масляными фонарями. Здесь творилось что-то безобразное, ужасное. По фасадам домов метались черные тени, достигавшие второго этажа, богатая, аристократическая улица была полна народа. Одни люди, часто полуодетые, пытались убежать от других людей, одетых в военную форму, в киверах, с ружьями и обнаженными тесаками. Были среди преследователей и люди в штатском, мещане самого низкого пошиба, с бородами, похожие то ли на торговцев мясом, то ли на городских "ванек". Эти тоже были с оружием. Теперь Александр, подойдя поближе, услыхал и то, что кричали эти беснующиеся:
- Хватай его, Гаврюшка, держи! Секи тесаком!
- Всех изведем под корень, нехристей поганых! Только откупиться золотом и серебром могут!
- Гуляем, братва! Нынче наш день! Наш праздник! Всякого приговорим, и правого и виноватого! Вот, схватил, держу!
- Смотри, не задави прежь того, как укажет, где мошну свою прячет, сычуг коровий! Ну, веди в свою фатеру!
Александр, плохо понимая, что происходит, но отчего-то закачавшись, пошел вперед, к Невскому. В полутемном помещении первого этажа, увидел сквозь разбитые стекла черные фигуры людей. Оттуда доносились пьяные выкрики, радостно-слезливые, бесшабашные и злые:
- Довелось-таки, ребятушки, барского винца отведать! Гулям, гулям, товарыщи любезные, знатно гулям!
- Гулям! Гулям! - заорали в ответ. - Пущай завтра - на каторгу, в кнуты - пущай! Токмо сегодни крепко гулять бум, ребятя-та! А ну-ка, Савватей, пальни в окно! Ишь, кто-то на нашу гульбу смотреть пришел!
Не успел Александр отпрянуть в сторону на два коротких шага, а уж хлопнул выстрел, пуля, рядом пролетев, осыпала его осколками разбитого стекла. Он, задрожав то ли от страха, то ли от холода, только сейчас давшего о себе знать, быстро пошел дальше. Люди, встречавшиеся ему на пути, были в изрядном подпитии, а некоторые, не в силах идти, стояли на четвереньках, блевали с хрипом, пытались что-то петь или говорить, но падали и застываи на истоптанном снегу. Из отверстой пасти одного подъезда доносился высокий, непрерывный женский вой, леденящий душу и дурной. Ему вторили мужские голоса:
- Ваше благородие, вы уж побыстрее постарайтесь, а то и мне охота...
- Рукавицей ей хоть рот заткни, Еременко, вот я и побыстрее...
И крик женщины стал глухим и тихим.
Он побежал. Его хватили за руки, принимая за того, кому этой ночью выгодно бежать. Александру два раза удалось вырваться из жестких объятий озверевших людей, которых, он уже понимал. сам и сделал сегодня такими. А вот и Невский - перевернутые кареты, горланящие толпы пьяных солдат, канцелярисов, мастеровых, приказчиков, извозчиков. Ружья и пистолеты едва ли не у каждого. Палят ради забавы по окнам, по фанарям. По самой середке широкого проспекта под неловкий треск двух барабанов шагают уличные девки с ружьями на плечах. На их штыках - кивера и шапки, тряпье и панталоны с кружевами. Вдруг мчится тройка прямо им навстречу. В санях стоя правит мужчина с бородой, в одной рубахе. Орет с дикой радостью, направляя тройку прямо на колонну девок:
- Всех передавлю, босявки! А ну, ко мне садись!
Смеются, отбегают в сторону, бросают ружья, догоняют тройку, подолы задирая, падают задницами прямо в сани. Гогот, ор, пальба, ужасное, звериное веселье.
- С тех самых пор, как заложен Петербург, срама не было такого, слышит Александр слова стоящего с ним рядом господина, с тоской глядящего на народную гульбу. - А ведь, слышно, в Васильевской и Выборгской частях ещё почище. Чернь режет своих хозяев, всюду грабежи, поджоги. Ах, дождались срама вавилонского. Видно, и у нас такое будет, что во Франции в девяносто третьем, да-а...
Уходит, а Александр стоит.
"Надо теперь же Рылеева найти, Каховского..." - и тут же отгоняет эту мысль. Он вспомнил, как тяжело валился сегодня Милорадович с коня, когда хотел утихомирить бунтовщиков. Каховский же с холодной, сатанинской улыбкой ещё и дунул после на дуло пистолета, отгоняя дым.
"Да они - злодеи, все злодеи! - пронзила мысль. - Но я - самый главный из них! Я начал это дело, я же его постараюсь и закончить!"
Александр повернул голову. Он стоял рядом с разграбленной почтой. Окно - разбито, перевернуты столы и стулья. Только где-то в углу мерцала оставленная грабителями свеча, и огонек её дрожал от ветра, втекавшего в помещение. Александр, увидев, что дверь открыта нараспашку, прошел туда. На полу валялись листы бумаги, конверты. Он поднял лист и конверт, взял свечку. Боясь, что его примут за вора, стал искать чернила и перо. Без труда нашел, сел за стол и стал писать. Вначале подписал конверт: "Их императорскому величеству Николаю Первому". А потом пошел строчить плохим, неочиненным пером:
"Братец, дорогой! Если в сердце твоем осталась хоть капля любви и сострадания к брату твоему, ужасному преступнику, которому нет и не может быть снисхождения, прояви милость, допусти к себе, едва ты прочтешь записку эту. Город спасешь только ты, тебе же и страну спасать. Я же спешу помочь тебе в оном, как только смогу. Знал бы, как страдаю сейчас! Допусти, именем Спасителя тебя заклинаю!
Твой бесчестный и преступный
Александр"
Он снова вышел на Невский. Прошел под аркой на площадь. Света в окнах дворца не увидел, но твердой поступью прошел на Миллионную, вдалеке, у Зимней канавки увидел костры. Понял, что там не мятежники, а караул, охранявший один из подъездов снаружи.
- Стой, кто идет! - послышался окрик, когда Александра отделяли от караульных солдат пятнадцать шагов.
- Мне бы вашего караульного начальника, - проговорил Александр, спокойный и уверенный в себе.
От толпы солдат отделилась фигура человека в офицерской шляпе.
- Чего угодно? - спросил офицер у Александра с нескрываемой угрозой. Кто такой?
Александр внезапно оробел, смутился. Он прежде думал, что откровенно скажет караульному, что к царю Николаю Павловичу явился его брат, но былая уверенность пропала, и Александр вежливо ответил:
- Господин майор, я - капитан Василий Сергеич Норов, тайный агент полицейского управления графа Милорадовича, павшего сегодня на Петровской площади. Вот письмо их императорскому величеству. Мне удалось выведать, где находятся главари бунтовщиков, и если их величество соизволит отнестись к моему сообщению со вниманием, то город уже завтра можно утихомирить. Вот письмо для государя. Соблаговолите как-то передать их величеству. Поймите, сие очень, очень важно!
- Что ж, давайте сюда письмо, - потеплел голос караульного майора. Там вон, у костра погрейтесь, я же преприму все, что от меня зависит.
Офицер уже повернулся, чтобы идти к подъезду, но Александр остановил его словами, сказанными виноватым голосом:
- Только, я уж очень вас прошу - лично в руки государя...
Офицер хмыкнул, пожал плечами, не сказал ни слова и постучал условным знаком в тяжелые двери.
Александр ждал возвращения майора долго, больше часа, отогреваясь у костра. Но вот офицер неожиданно встал рядом с ним, сказал, что ему велено препроводить "господина Норова" во дворец. В вестибюле, деловито извинившись, попросил разрешения проверить, нет ли у Александра оружия, легко провел руками по платью Александра, и тут же забренчали чьи-то шпоры - вниз по лестнице сбегал мужчина в мундире генерала. Александр поднял глаза и узнал Бенкендорфа, сказавшего властно и нетерпеливо:
- Ну что же ты, Князев, так долго возишься? Государь уж меня послал! Нет оружия?
- Никак нет, ваше превосходительство! - чеканно отвечал майор, Бенкендорф же маняще махнул рукой: - Ступайте ко мне, Норов! Нет, вначале шинель свою оставьте здесь!
Александр едва поспевал за широко шагавшим рядом Бенкендорфом, идущим по залам дворца с гордо выпяченной грудью, и удивлялся про себя: "Да как же это Александр Христофорович, прослуживший у меня в генерал-адъютантах четыре года, не может признать во мне государя? Или все они сговорились, все притворяются, потешаются какой-то игрой? Вот и к Николаю войду, а он возьмет и скажет: "Ну, здравствуй, Норов! Ах, все перевернулось в жизни!"
