Из случившегося сделали вывод о необходимости более осторожного поведения при ремонте тех машин, обращение с которыми могло быть опасным. Эпизод был исчерпан и вскоре о нем перестали вспоминать. Дина родила ребенка, после чего Стен тоже мог использовать свое право на потомство. Он воспользовался этим правом… Жизнь по-прежнему текла размеренно и рационально.
Истомин умолк.
Мила молчала, опустив голову. Теперь в салоне стояла тишина, и ничто не нарушало ее – даже ребенок не плакал в отдалении, как это было до начала разговора. Ребенок умер, поняла она, умер мальчик, которого не было, который даже родиться не успел. Умер, и оставалось только похоронить его и плакать над маленькой могилкой.
Она встала и, даже не кивнув ни Петрову, ни Истомину, медленно пошла к себе. Петров глядел ей вслед, и во взгляде его были боль и странное спокойствие – спокойствие человека, знающего, что он безнадежно болен, уже примирившегося с этим и с состраданием наблюдающего, как агонизирует сосед.
– Инженер! – сказал Устюг по унифону. – Ты не забыл про обход?
Ходовые механизмы бездействовали, корабль мчался в инерционном полете неизвестно куда, преодолевая несчитаные километры пространства, в котором не было ничего, кроме этих километров: даже чуткие гравитометры не ощущали тяготеющих масс двух гигантских галактик – настолько далеки они были. Но все же ритуал оставался ритуалом, служба была службой. Тем строже надо было выполнять все ее требования потому, что пассажиры как бы отказали и кораблю, и экипажу вправе быть теми, кем они в действительности являлись – кораблем и экипажем. И надо было показать всем и каждому, что мнение кучки пассажиров не играет тут ровно никакой роли.
– Есть, – сказал Рудик. – Я готов, сейчас буду. Значит, снизу доверху, по Уставу?
– Снизу доверху, – подтвердил капитан.
– Выхожу.
– Не забудь таблицы и тестеры.
– Ну, что ты, капитан!
Устюг оглядел себя в зеркале. Нет, он оставался капитаном, а корабль – кораблем, что бы там ни говорили ничего не понимающие в этом люди.
Когда он вышел из центрального поста, шаги его были широки и уверенны. Он шагал по палубам, как на параде, и с удовольствием слушал звук своих шагов.
Еремеев поднес свисток к губам. Раскатилась пронзительная трель. Торий отдал мяч направо и тяжело двинулся вперед. Игра началась. Радий принял пас и пошел краем, ведя мяч по самой кромке поля. Гелий, защитник «Легких», выкатился навстречу, но Радий прошел его, сделав элементарный финт. На него набегали двое, и он отдал мяч назад, в центр, откуда Кюрий с хода навесил на штрафную «Легких», и Торий, уже топтавшийся на грани офсайда, рванулся вперед, гулко принял мяч на грудь, сбросил под ногу и пробил. Был бы гол, – вратари в обеих командах были никудышные, прыгать совсем не умели, но мяч с громким хлопком лопнул и, сморщившись, упал в нескольких шагах. Еремеев свистнул, и игроки сразу застыли, кто где стоял.
Еремеев подобрал мяч и огорченно покачал головой.
– Не выходит? – услышал он вдруг, вздрогнул и обернулся.
Нарев стоял неподалеку от дверей и с интересом глядел на застывших роботов.
– А придумано хорошо, – сказал он. – Настойчивость и остроумие – и вот у нас уже есть футбол. Как они вам повинуются?
– Да не жалуюсь, – растерянно проговорил Еремеев.
– Очень хорошо, – повторил Нарев. – Здорово.
– Мячи вот лопаются. Нечем играть.
– Покажите-ка… Да, пневматические тут не годятся. Подошел бы литой шар из легкого сплава. Только, конечно, нельзя подвертываться под удар.
– Как убережешься? Да и переборки могут не выдержать. Вот если бы набить камеру каким-нибудь упругим пластиком…
– Неплохо, – согласился Нарев. – Пойдемте к синтезатору, попробуем поколдовать. Я вам помогу. Я всегда готов помочь тем, кто занят делом. На то я и существую.
Еремеев замялся.
– Я не мастер с ним обращаться.
– С синтезатором? Научу. А роботы пусть подождут. Им не свойственно нетерпение.
– Это я понимаю… – пробормотал Еремеев.
Он не добавил, что именно это ему и не нравилось. Футбол – игра веселая, заниматься им надо легко и приподнято. Роботы обучились мгновенно и сейчас владели уже неплохой техникой: смогли бы сыграть с клубной командой и, может быть, даже выиграть у нее с приличным счетом. Но играли они угрюмо, деловито, словно им было все равно – играть или ворочать камни. Что поделаешь – даже улыбаться они не умели, не было у них механизмов для этого. Приходилось мириться.
И все же они играли в футбол, их было целые две команды, полные команды, с запасными. Другого выхода у Еремеева не было: люди играть не хотели, хотя и пассажирам, и даже экипажу делать, по мнению футболиста, было совершенно нечего.
– Что-то давненько никто не заходит, – сказал Карский. Он уже свободно расхаживал по каюте, хотя и прихрамывал, но покидать ее пределы Вера ему не позволяла, и он подчинялся ей с удовольствием, как подчиняются только любимой женщине. – Совсем обо мне забыли.
– Тебе их недостает?
Он улыбнулся.
– У меня есть ты…
Она была у него и, оказывается, в этом-то и заключалось счастье. Не погоня за молодостью (как думал он когда-то, далеко отсюда, с осуждением наблюдая подобные случаи со стороны), но просто забвение возраста, крушение всего, что могло разделять их. Природа, думал он, природа; кто различает возраст, кроме человека? Жив или мертв – вот что существенно; пока жив – жив! Счастье – это она. Глупы те, кто мечтает о чем-то ином. А вот ему повезло – не слишком рано, но он прозрел полностью.
– Есть ты, – повторил он. – И ничего больше мне не нужно. Но все же интересно, как идут дела в большом мире Кита. – Он снова улыбнулся. – Хотя – все тихо и, значит, благополучно. Почему ты так далеко?
Она подошла; гладя его по волосам, подумала, что все труднее становится оберегать его от тех проблем, что волновали остальных. Нелегко… Но ей не хотелось делить его ни с кем. Вера была жадна, как бывает жадна только молодость, ни с кем и ничем не желающая делиться, и готова была защищать то, что ей принадлежало.
– Потерпи, – сказала она. – Вот окрепнешь… И тогда станешь выходить…
– Но там все в порядке?
– Да, конечно…
– Понимаешь, слишком велика привычка думать. И я думаю… Но раз они не приходят – значит обходятся?
– Наверное.
– А как дела у Истомина с Инной? Видишь, теперь меня интересуют и такие вещи.
– Хорошо, хорошо.
– Значит, у них все-таки была любовь всерьез? Как у нас?
– Наверное. А теперь ложись. Я хочу, чтобы ты был здоров.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
