- Почтенные люди. Они охраняли трон.
- Слушай, хан. Когда-то я спас хазиначи жизнь, а он выручил меня в Джунаре.
- Мы знаем.
- Это грязный, лживый человек. Он несправедливо обвинил Карну. Свел с ним старые счеты.
- Почему же несправедливо, если даже допустить, что старые счеты были?
- Вот почему. Не мог Карна замышлять что-то против султана, если он не мстил много лет даже хазиначи Мухаммеду.
- Не мстил?
- Хазиначи погубил его сына...
Никитин рассказал Фарат-хану все, что слышал о Раджендре и хазиначи Мухаммеде, о своем невольном предательстве, о слухах, ходящих по Бидару.
- Теперь я понимаю, почему хазиначи так смешался, когда я помянул ему о Карне, - зло сказал Никитин. - Все партии в шахматы мне проиграл, а промолчал. Нечиста у него совесть!
- Но твои свидетельства - косвенные... Прямых улик нет! - осторожно ответил тарафдар. - Нельзя обвинять человека на основании догадок и слухов.
- Я найду доказательства. Но ты увидишь - он объявит врагом трона и меня.
Фарат-хан улыбнулся:
- Ему могут поверить... Не так давно он защищал тебя перед Махмудом Гаваном, говорил, что ты мало знаком с индусами, замешанными в заговоре.
- Не нужна такая защита!
- Однако чем ее объяснить? Это противоречит рассказанному тобой о хазиначи. Оказывается, он бывает и справедлив, и честен, и подл, и грязен. Как соединить это в одном?
- Без расчета ничего такой человек не сделает. Может, спасал меня, чтоб на Русь попасть?
Фарат-хан опустил глаза, потрогал перстень на левой руке и спокойно ответил:
- Вряд ли. Он знает, что каравана на Русь не будет. Великий визирь султаната Махмуд Гаван, чьей милостью ты пренебрег, решил, что тебе не нужно больше уезжать из Бидара. Котвал города, кстати, уже дал распоряжение страже никуда не выпускать тебя. Великий визирь считает, что ты сможешь ездить по стране и тогда, когда примешь веру пророка.
И, видя, что Афанасий молчит, Фарат-хан, выдержав паузу, добавил:
- Советую тебе поспешить.
Никитин наклонил голову:
- Я решу. А теперь помоги хоть в одном, хан. Хочу я узнать, где жена внука Карны. Уж она-то ни в чем не повинна. И ребенок у нее...
- Обещаю узнать... А ты, кажется, спокойно отнесся к решению Махмуда Гавана? Или ты уже сам пришел к выводу, что твое христианство - заблуждение?
- Может быть... - уклонился от ответа Никитин. - Твой слуга, хан. Разреши покинуть тебя.
- Иди! - величаво разрешил Фарат-хан.
Если бы Никитин, уходя, обернулся, он заметил бы, что тарафдар смотрит ему вслед с недоумением. Ему было от чего недоумевать. Русский купец держит себя, как равный, не боится обвинять влиятельных людей, просить за индусов... и у кого? У одного из самых знатных вельмож султаната.
В конце концов Фарат-хан нашел, что это даже забавно, и беззвучно засмеялся.
Но Афанасий не видел ни его удивления, ни его улыбки. Он уже выходил из сада.
Негры-носильщики опять опустили перед ним паланкин, стража окружила носилки, и шествие тронулось.
У самых ворот крепости, однако, замешкались. Какие-то всадники громко бранились со стражей.
- Свинья! - услышал Никитин грубый голос. - Я - эмир делийского султана! Ты поплатишься за дерзкие речи! Пропусти сейчас же!
Никитин выглянул из паланкина. Всадник в богатом военном уборе ругал стражника, положив руку на рукоять сабли.
Стражник равнодушно упирался в грудь коня своего оскорбителя пикой.
- Здесь один султан - солнце вселенной великий Мухаммед! - бубнил стражник. - Стой! Сейчас придет мой начальник.
Откинувшись вглубь паланкина, Афанасий задернул шелковую занавеску. Какое ему дело до эмиров и стражи! Похоже, он ничей теперь не поможет Рангу. Он сам стал пленником в этом проклятом городе!
Негры ступали легко, ровно, паланкин еле покачивало. Наступала ночь.
Никитин отчаивался не зря. Слово Махмуда Гавана в бидарском султанате было законом. Серьезная угроза нависла над русским путешественником.
А на следующий день Афанасий подлил масла в огонь. От хазиначи Мухаммеда к нему пришел раб, но Афанасий отказался идти к персу и даже не стал выдумывать никаких отговорок.
Хасан был в ужасе. А Никитин испытал чувство злой радости и особенно глубокого удовлетворения. Он понимал - этот поступок может дорого обойтись ему, но, даже поостыв, не стал жалеть о нем. Он поступил так, как велело сердце, и значит - правильно. Конечно, хазиначи поймет, почему он не пришел, но если он вздумает мстить, - Афанасий постоит за себя. Придется - и саблю возьмет.
Он ходил напряженный, как натянутая тетива, настороженный и готовый к любой неприятности.
Но день проходил за днем, а ничего не случалось. О нем словно все забыли. Он не мог понять почему, не верил кажущейся безопасности и даже днем ходил по городу с кинжалом - опасался удара из-за угла. Ведь от хазиначи он теперь ожидал всего. Было, пожалуй, только одно объяснение тому, что его пока не трогали, Каждый день из Бидара отправлялись все новые и новые маленькие отряды. Ни для кого не было секретом, что великий визирь задумал новый поход, на этот раз на юг, на Виджаянагар - стольный город самого большого индийского княжества, и теперь рассылал гонцов к покорным султану раджам, требуя от них войск, слонов, коней и провианта.
Конечно, где в этой кутерьме вспоминать о каком-то русском купце!
Но что задумывает Мухаммед? Этот не простит, ясно. Почему же он-то ничего не делает?
Афанасий ломал себе голову, не в силах понять поведение перса.
Но он многого не знал. Даже того, кто был тот делийский эмир, которого он встретил у ворот крепости, покидая Фарат-хана. А это кое-что объяснило бы ему. И тогда он не поразился бы, услышав недели три спустя, что хазиначи погиб на султанской охоте, разорванный охотничьей пантерой.
Ему же оставалось лишь благодарить всевышнего за счастливое избавление от человека, ставшего опасным врагом.
А вот что было на самом деле, вот что осталось скрытым от любопытных глаз и недоброжелательных ушей.
Да, Никитин не ошибался, полагая, что хазиначи будет ему мстить. Узнав про отказ Афанасия прийти, перс был в первую минуту оглушен. Он догадался: русский будет говорить о том, что знает, во всеуслышание. Фарат-хану, кажется, уже сказал. Скажет и другим. И если его слова проверят до конца хазиначи конец. Махмуд Гаван не простит ему темного прошлого. Не потому, что оно было, - мало ли у кого что за спиной! - а потому, что о нем узнают все.
Хазиначи даже зажмуривался, представляя себе, что ждет его. Не зря великий визирь кичится своей праведностью и честностью.
Но за первым ударом последовал второй. И он был пострашнее.
Много трудов положил хазиначи, чтоб приблизиться ко двору султана. Наконец случай с ханом Омаром помог ему, вознес на высоту. Отныне хазиначи переставал быть просто торговцем, хотя бы и известным, а становился придворным, и ему открывался широкий путь к богатству и почестям.
Со страхом входил хазиначи первый раз во дворец султана, облачившись во все зеленое с золотым - в одежду султанских охотников.
И хотя его место при церемонии утреннего омовения султана было довольно скромным - позади ханов, эмиров, военачальников, среди конюших и соколятников, однако это место было и не самым последним.
Султанский главный сокольничий! Это была не просто должность. Это была почетная должность. С главным сокольничим султан советуется о том, куда ехать на охоту, каких взять птиц. Главный сокольничий всегда на глазах султана. И он многое может! Многое! Стоит быть услужливым, ловким и приурочивать свои просьбы ко дням удачной охоты.
Султан прошел от хазиначи в пяти шагах, даже не поглядев на него. Но хазиначи так и подался вперед. В нем все ликовало в тот первый день.
Он скоро вошел во вкус новой жизни, быстро со всем освоился. Старые страхи рассеялись. Никого из делийских знакомых он при дворе не встретил. Хазиначи ощутил под ногами надежную, твердую почву. Многого может достичь человек в Индии! Многого! Он, сын багдадского гончара, - один из придворных великого султана Мухаммеда! А впереди еще столько заманчивого! Кто такой султан Бидара в конце концов? Восемнадцатилетний мальчишка, и вдобавок мальчишка развратный. Заботами Махмуда Гавана ему добывают по всей стране все новых наложниц. Султан должен развлекаться! Солнце вселенной не должны омрачать заботы! Так сказал Махмуд Гаван. И в султанском дворце льется вино, курится опиум, томно изгибаются в танцах молоденькие девушки, поют во время трапез двести лучших певцов, играют триста музыкантов. По утрам султан выходит с бледным, порой опухшим лицом. Его взор туп. Уголки вялого рта опущены... Султан должен развлекаться! Так сказал Махмуд Гаван, приняв на свои плечи все бремя правления.
Да, султан должен развлекаться! Это хазиначи понимает. Теперь этот юнец уже не способен ни во что вмешаться, не может отвыкнуть от пороков, столь любовно воспитанных в нем великим визирем.
