— Я готов взлететь, как птица, и дай Бог, чтобы это было всегда так. Говори же, князь, какой милости ты от нас ждёшь? Ведь такие подарки не делаются без ожидания взаимности.
— Полно, ваше величество, вы уже проявили милость тем, что приняли от меня дар, — ответил Михаил Глинский.
Его тёмно–серые глаза смотрели на короля пристально, он искал на его лице и в глазах то, что жаждал увидеть, и не обманулся в своих ожиданиях. Теперь ему оставалось набраться терпения, а «бальзам фараонов» сделает своё дело. И никому не было ведомо, какие тайные замыслы роились в голове у князя Глинского, дружелюбно, с преданностью взиравшего на короля. Беззаботность, жизнерадостность не покидали до поздней ночи всех, кто попробовал «бальзам фараонов». О готовящемся русскими штурме Смоленска все в этот вечер забыли.
Князь Михаил Глинский уезжал из королевского дворца Вавель в прекрасном настроении. Его пылкое воображение уже видело, как исполняется его желание. Этот волевой, честолюбивый вельможа умел добиваться своей цели. Оставляя дворец, он был намерен вернуться в него в самом ближайшем будущем, но уже не как гость, а как его хозяин. Однако судьбе было угодно распорядиться жизнью князя Михаила Львовича Глинского по–иному, и предусмотреть грозные перемены в ней у Глинского не хватило даже его ума и прозорливости.
Глава двадцать седьмая. ЛОВУШКА
Князь Михаил Глинский имел в Кракове роскошный дом на центральной площади города. Он купил особняк у вдовы богатого купца ещё в те дни, когда был жив король Ольбрахт, а Глинский стоял во главе королевских гвардейцев. Позже, во время путешествий, когда Глинский возвращался в столицу, в его просторном особняке устраивались званые обеды, а то и шумные пиры. Гости, коих Глинский обычно приглашал, были его единомышленниками, а кое‑кто и соратниками на пути движения к той цели, которую князь высветил только избранным.
Не изменил своему обычаю Глинский и на сей раз. Вскоре же после трапезы у короля он разослал своих слуг по городу, отправил гонцов в имения близких вельмож с просьбой посетить его в день ангела. В особняке принялись готовиться к приёму гостей. Сам князь в вечерние часы выходил на просторный балкон и подолгу любовался освещёнными окнами Вавеля, который поднимался над площадью. Михаил думал, примерялся, как заманить на званый обед короля Александра, но без королевы. Интерес к Александру у Глинского был особый. Князь знал от близких людей, что король не встречается с супругой в опочивальне. О причине того он догадывался: вина тому — прежняя невоздержанность Александра в хмельном, породившая мужское бессилие.
Подарив королю «бальзам фараонов», Михаил надеялся, что у Александра не обнаружится вновь тяга к вину: кубок за два дня — это не питие. Но у короля возникнет тяга к женщинам, и он будет в состоянии проявлять мужское достоинство. Теперь князю хотелось увидеть короля в своих хоромах и показать ему наедине юное и прекрасное создание — свою дальнюю родственницу баронессу Клецкую. Он привёз её из Вельска, где она жила с батюшкой и матушкой, и держал в своём доме почти затворницей. Восемнадцатилетняя Кристина была весёлого нрава, умная и к тому же блистала красотой богини. Белокурая, голубоглазая, с атласной кожей, со статью нимфы, она была способна покорить любого мужчину. Кроме того, она имела склонность к рискованной игре, её влекло к интригам, к участию в тайных действиях. Она забавлялась опасностями, как дитя игрушками. Михаил Глинский приготовил ей в наследство бельский замок, и по этой причине она была ему во всём послушна. Иной раз он считал, что владеет юной баронессой беспредельно. Он был даже уверен, что её воля, разум, душа — вся она находится под влиянием его магнетической силы. Нет, она не была его любовницей, но без сомнения могла отдаться тому, на кого указал бы ей дядюшка. Глинский берег её для исполнения основной цели своей жизни. Он чувствовал, что этот день и час приближаются. Но, для того, чтобы всё задуманное исполнилось, князю Михаилу нужно было показать баронессу королю Александру, познакомить их. А там, он надеялся, Кристина влюбит в себя Александра, там наступит самое главное, что крылось в сложном замысле князя.
Размышляя таким образом, Глинский подумал, что он не должен лично извещать короля о своей племяннице, которая гостит у него. Нужно, чтобы кто‑то посторонний сказал о том Александру. Выбор князя пал на графа Гастольда Ольбрахта, который и сам был бы не прочь поухаживать за прекрасной баронессой. Глинский рассчитывал, что Ольбрахт, по его просьбе, не будет покушаться на юное создание. Он загодя пригласил графа полюбоваться его «трофеями», привезёнными из последнего странствия по загадочному Востоку, подарил маленький хрустальный сосуд с бальзамом. Когда сорокалетний красавец осмотрел диковинки, Глинский попросил его:
— Любезный друг Гастольд, в моём доме гостит моя племянница, баронесса Кристина Клецкая. Я хочу, чтобы её увидел король. Удружи, пожалуйста, пригласи его приватно на осмотр восточных диковинок, а потом, как Бог повелит, и для знакомства с польской диковинкой. Надеюсь, король не откажет тебе и навестит меня.
— Любезный друг Михаил, я с удовольствием исполнил бы твою просьбу, но вряд ли король согласится один побывать в твоих палатах.
— А ты постарайся. Твоё красноречие мне ведомо.
— Но я тоже желаю увидеть прекрасную Кристину.
— Хорошо, хорошо, — отозвался князь и милостиво добавил: — Милый друг, ты её увидишь, но не больше.
После небольшой дружеской перепалки граф Ольбрахт дал согласие завлечь короля в дом князя. Он поверил Глинскому, что его гостья прекрасна, и тайно сам загорелся желанием заполучить сей «изумруд». Однако в графе проснулось и любопытство: зачем понадобилось князю ловить короля в силок? Он сказал:
— Я исполню твою просьбу, славный князь. При том питаю надежду, что ты откроешь тайну силка.
— Всё так просто, любезный граф. Но потерпи, пожалуйста, и я посвящу тебя в затеянную мною игру. Да–да, всего лишь весёлую игру. Я ведь игрок и шутник по природе.
— Это как раз мне ведомо, милый друг.
Графа Ольбрахта и князя Глинского связывала многолетняя дружба, зародившаяся ещё при короле Яне Ольбрахте. Правда, у графа было устоявшееся мнение, что князь в их дружбе ищет выгоду прежде всего для себя. Но, оставаясь человеком благоразумным и благородным, граф не ставил в упрёк князю его малые пороки. Не пытаясь тотчас разгадать тайные побуждения князя, Ольбрахт взялся за выполнение просьбы Глинского, сказав ему:
— Завтра к вечеру жди моего визита, надеюсь, принесу тебе желанную весть.
Король Александр в эти дни начала лета был озабочен многими государственными делами. От русского великого князя Василия пришли послы во главе с дьяком Третьяком Долматовым. Просили послы милостиво от имени государя всея Руси Василия отпустить под крыло Москвы Смоленск, как были отпущены Чернигов и Новгород–Северский.
— Нам без древнего русского Смоленска никак нельзя ныне жить. Там наши святыни, там россияне, жаждущие воссоединиться с Русью, — важно говорил на приёме у Александра Долматов. — Да ты бы, государь, пожаловал Смоленск супруге своей, королеве Елене, и воцарился бы между твоим королевством и Русью вечный мир.
Во всём сказанном дьяком Долматовым не было и намёка на какую‑нибудь угрозу войны, вызова к противостоянию.
Может быть, подарив город Могилёв Елене, король отдал бы ей и Смоленск, тогда бы у послов были все основания передать князю Василию, что они исполнили повеление государя и теперь смоляне под рукой россиянки. Но государь не успел и слова промолвить в ответ Долматову, как вмешался канцлер Монивид. Он словно прочитал ход мыслей короля и великого князя Александра и заявил:
— Государь может отписать Смоленск королеве при двух условиях: если она войдёт в его веру и если у них появится наследник. Иначе быть Смоленску вечно под рукой Литвы и Польши. А больше государю сказать нечего.
Так оно и было. Александр как‑то мгновенно оказался безволен возразить канцлеру и произнёс:
— Пожалуй, на том мы и остановимся. Мне надо поговорить с королевой, и, если она склонит голову перед венцом католичества, быть Смоленску русским городом.
Знали Александр и Монивид, что подобной уступки от Елены они не добьются, но русских послов они объехали, как говорится, на козе.
Проводив дьяка Долматова и его подручных несолоно хлебавши, Александр вынужден был разбирать претензии принца Сигизмунда, который по–братски, не выставляя иных причин, требовал размежевания Литвы и Польши.
— Зачем тебе такая обуза от Балтии и почти до Чёрного моря? Да вольнее твоей душе будет в Вильно. А в Вавеле я сяду — в тесноте, да не в обиде, — пел Сигизмунд при каждой встрече с братом.
