Уже влетая на второй этаж, я понял, что не успеваю. В дальнем конце длинного, заполненного людьми коридора я увидел крупную фигуру Муравьева. Они с женой шли к лифтам. Анна уже попрощалась с ними и торопилась назад в кабинет, разобраться с формальностями и наконец завершить свою часть дела.
Кричать было бессмысленно. Я отчаянно ринулся в толпу, расталкивая людей локтями, и приготовился к тому, что Валерия Петровича мне не догнать. Но тут дверь одного из кабинетов приоткрылась совсем немного, едва ли на ладонь, но створка замерла, подрагивая, будто кто-то пытался удержать ее и не мог. Под ногами спешащих по коридору людей раздался верезг и сердитый лай.
— Экзи, — позвал я, надеясь на достаточный словарный запас пса, — кушать! Еда!
Это слово пес расслышал бы даже через рев Ниагары. Он рванул через холл ко мне с такими воплями, что те, кто оказался рядом с ним, шарахнулись к стенам, спешащие сотрудники замерли, отыскивая глазами источник странных звуков и пытаясь оценить степень опасности. Обернулись и Муравьевы. Лифт за их спинами гостеприимно открыл двери, тотчас наполнился людьми и отбыл. Валерий Петрович снова раздраженно нажал кнопку вызова, но рядом с ним вырос Юлий и, вежливо что-то втолковывая, повел профессора и его супругу обратно в сторону кабинета, откуда они только что вышли. Я, напрягая остатки сил, рванул к ним.
— Валерий Петрович, — просипел я, пытаясь отдышаться, — вас еще раз просят спуститься в допросную. Нужно прояснить несколько моментов. Ирина Алексеевна может остаться у Анны Моисеевны и подождать вас.
— Это срочно? — церемонно поинтересовался Муравьев. — Меня недавно освободили из-под стражи. Я хотел бы увидеть дочерей, да что там, принять душ, в конце концов.
— Это чрезвычайно срочно, — ответил я, благодарно кивнул Юлу, забрал у него из рук распечатки перевода саломарского Уголовного кодекса, попросил проводить даму к следователю Берг и повел Муравьева обратно. Экзи ткнулся мне в ноги, ожидая подачки. Я подхватил его под живот и сунул в руки Юлию. Он посмотрел на меня и снова промолчал.
* * *
Всему виной журналистский нюх. Я судорожно думал, в какую логическую обертку завернуть мою интуицию, чтобы Санек не попытался оторвать мне голову.
Поэтому, как только Муравьев переступил порог кабинета, я отозвал Санька в сторону.
— Очередной цирк, Шатов? — спросил он устало. — Не наигрались? Все, закончено дело. Идите домой, курить и спать. А утром придете на частичную чистку памяти.
— Да это ясно, — отмахнулся я, выглядывая через его плечо на неслышный диалог взглядов Муравьева и Насяева, — только не все так.
Санек вздохнул и велел выкладывать. Я принялся путано объяснять, но сбился, потому что рядом возникла рассерженная Анна, а за ней — бледная Ирина Алексеевна.
Анна принялась вполголоса стыдить меня, Муравьева бросилась к мужу, но тот лишь сдержанно отстранил ее, направляясь ко мне за обещанными объяснениями.
— Простите, профессор. — Я упал на стул. — Не могли бы ответить еще на пару вопросов? И, если позволите, я закурю.
— Курите, пес с вами, — бросил он, — хоть пляшите, только дайте нам, в конце концов, уйти домой.
— Скажите, когда вы узнали о саломарских камешках?
Валерий Петрович не мешкал с ответом.
— Сегодня, — отозвался он. — Когда вы показали мне господина Уроса. Сам не понимаю, как я мог упустить такое!
Я кивнул, соглашаясь, набрал номер дяди Брути и включил громкую связь.
— Дядя Брутя, — бросился я с места в карьер, — не здороваюсь, некогда. О чем тебя спрашивал профессор Муравьев, когда вы общались перед тем, как его забрали?
— Здравствуй, Ферро, — невозмутимо проговорил в трубку дядя, — он спрашивал о кулоне на шее Раранны. Говорил, что это важная улика. Я просил Салю передать тебе. Она что, забыла?
Я заверил дядю, что мама ни в чем не виновна, и отключился.
— Брут Ясонович что-то напутал, — произнес Муравьев с достоинством, — он плохо чувствовал себя при нашей последней встрече. Возможно, ему показалось.
— Возможно, — согласился я.
— Я могу быть свободен?
— Можете, — ответил Муравьеву Санек, — и прошу извинить Носферату Александровича.
Муравьев развернулся к двери. И я не выдержал.
— Это же он все спланировал! — крикнул я, не зная, что еще сказать. — Да, теперь все выглядит так, будто мозг этой операции — Насяев. Но на самом деле все придумали вы, Валерий Петрович. И мой дядя не мог ошибиться, потому что не знал про камень на шее Раранны до вашего разговора. Я снял камень. И я знал о «невидимом боге» — мой помощник, слетавший на Саломару, рассказал мне. Но дядя Брутя не знал ничего. Так что о камне рассказали ему вы. Вы пришли к нему не затем, чтобы успокоить совесть, а затем, чтобы снять потенциального свидетеля с шеи консула. Павел Александрович разбудил камни, но разобраться в их природе и психологии удалось лишь вам, профессор. Вы же не только биолог, но и ксенопсихолог, не так ли? Вы не сказали своему другу, что на шее у Раранны висит более ценный полиморф, чем все те, что есть у вас. Вы сделали все, как планировали, выстрелили в саломарца, обставили все как состояние аффекта. Насяев застрелил консула в коспопорту. Все декорации были готовы к тому, чтобы сделать вас героем, а вашего друга — провокатором и предателем, которого отдадут саломарцам. Потом вы пришли к нам с дядей Брутей и устроили весь этот спектакль с признанием только затем, чтобы забрать Уроса. Вот кто мог стать действительно идеальным сообщником. Пока Павел Александрович любовался Саломарой, вы не сидели, запершись, а изучали планету. Думаю, вы знали, что у консулов на груди висят камешки поразумней самих правителей планеты. Но вам не повезло, я решил отпилить голову консулу, чтобы вывезти тело из космопорта, и забрал полиморф. Поэтому, даже воспользовавшись тем, что мой дядя отравлен саломарским ядом и не может вам препятствовать, и осмотрев тело у него дома, вы не нашли того, за чем охотились.
Я заглянул в глаза Насяева. Он был удивлен, хоть очень старался этого не показать. Валерий Петрович Муравьев побагровел, словно римский легионер при встрече со львом. Его щеки и лоб налились темной кровью. По всей видимости, наш бровастый профессор не был не только дураком, но и трусом, и сделать ставку на его добровольное признание оказалось бы с моей стороны непростительной глупостью.
— Значит, после того, что вы тут нагородили, у вас ничего нет? — воскликнул Муравьев, слегка улыбнувшись. — Что ж, я извиняю вашего консультанта, — обратился он к Саньку. — У юноши слишком богатая фантазия. Что поделать, отпечаток профессии журналиста. Но в следующий раз, когда позволите ему высказывать свое мнение, следите за тем, чтобы господин Шатов не слишком увлекался. Я человек простой, но, как я понимаю, в этом кабинете бывают и другие посетители.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
