Голос подошел к микрофону и подождал, пока все успокоятся. Высокий и худой, еще молодой, но белая кожа выглядит нездоровой по сравнению с тысячей оттенков коричневого у жителей Лузитании. Призрак. Они замолкли, и он начал Говорить.
— У этого человека три имени. Первое можно найти в официальных записях: Маркос Мария Рибейра. И еще даты: родился в 1929-м, умер в 1970-м. Работал на сталелитейном. Прекрасный послужной список. Под арестом не находился. Жена, шестеро детей. Образцовый гражданин — никогда не делал ничего такого, что могло бы попасть в официальные записи. Ничего достаточно плохого.
Многие слушатели ощутили легкое беспокойство. Они ожидали оратора. А голос у Голоса оказался так себе. И в словах его не было ничего от торжественности праздничной службы. Простой, разговорный язык. Только немногие заметили, как выбором слов, колебанием интонации понемногу Эндер заставлял аудиторию доверять ему. Он давал им не Правду с большой буквы, не трубы и барабаны, а правду — нечто столь очевидное, что никому и в голову не придет сомневаться. Епископ Перегрино был в числе заметивших это. Происходящее очень не нравилось ему. Голос оказался серьезным противником. Такого не собьешь молнией, слетевшей с алтаря.
— Второе его имя — Маркано. Большой Маркос. Он получил его, потому что был великаном. Перерос многих взрослых совсем в раннем возрасте. Сколько ему сравнялось, когда он добрался до двух метров? Одиннадцать? К двенадцати годам уж точно. Благодаря своему росту и силе он стал ценным работником на фабрике: формы со сталью слишком малы, многое приходится делать вручную, нужна физическая сила. Жизни многих людей зависели от силы и умения Маркано.
Стоявшие на прассе люди со сталелитейного одобрительно закивали. Все они хвастались друг другу, что никто из них не сказал ни слова этому атеисту фрамлингу. Очевидно, кто-то все же сказал, но хорошо, что Голос все понял, правильно передал то, что они помнили о Маркано. Каждый из них втайне хотел быть тем парнем, который рассказал Голосу о Маркано. Они и не догадывались, что Голос ни с кем не говорил. Прожившему столько лет Эндрю Виггину не нужны были вопросы.
— И третье имя — Кано. Пес.
«О да, — подумали лузитанцы. — Мы слышали это о Голосах Тех, Кого Нет. У них никакого уважения к мертвым, никакого почтения».
— Этим именем вы называли его, когда узнавали, что у его жены, Новиньи, появился новый синяк под глазом, что она опять хромает, потому что он повредил ей ногу. Только животное могло так поступать.
Как смеет он это говорить?! Тот человек умер! Но злились жители Милагра по совершенно другой причине: им было неловко. Каждый из них в свое время говорил нечто подобное. Голос неприличным образом повторял вслух слово, которым они клеймили Маркано, когда тот был жив.
— Не то чтобы кому-то из вас нравилась Новинья. Холодная, надменная женщина, не удостаивавшая вас даже приветствием. Но она много меньше его. Она — мать его детей. А потому, когда он бил ее, он заслуживал прозвища Кано.
Они были ошарашены, они перешептывались. Те, кто сидел на траве рядом с Новиньей, бросали на нее косые взгляды и быстро отворачивались. Им было очень неприятно — Голос опять говорил правду! Они не любили Новинью, боялись и жалели ее.
— Скажите мне, этого человека вы знали? Он проводил в барах больше времени, чем все вы вместе взятые, но даже там не завел друзей. Вы даже не могли сказать, сколько именно он пил. Был хмурым и вспыльчивым до выпивки и таким же хмурым и вспыльчивым перед тем, как отключался. И никто не видел разницу между Маркано трезвым и Маркано пьяным. Вы не слышали, чтобы у него был друг, и никто из вас не хотел видеть его в своем доме. Да, таким вы знали этого человека, большинство из вас. Кано, Почти животное.
«Да, — думали они. — Таким и был». Первоначальный шок откровенности уже прошел. Они уже привыкли к мысли, что Голос не собирается ничего смягчать и приукрашивать в этой истории. Но все же им было неловко из-за нотки иронии — даже не в голосе, а, скорее, в самих словах. «Почти животное», — сказал он, но, конечно, Маркано был человеком, и это значило, что, понимая ход их мыслей, Голос не собирался соглашаться с ними.
— Некоторые из вас, те, кто работает на сталелитейном в Варрио дас Фабрикадорес, знали его как сильного парня, которому можно доверять. Вы знали, что он никогда не обещает того, чего не может сделать. И всегда делает то, что обещал. На него можно было положиться. А потому в стенах сталелитейного к Маркано относились с уважением. Но, покидая их, вы начинали обращаться с ним, как все остальные, — игнорировали его, забывали о нем.
Теперь ирония слышалась отчетливо. Хотя в голосе — ни намека, а слова по-прежнему просты и лишены всякой внешней силы. Но люди, работавшие с Маркано, додумывали про себя: «Мы не должны были забывать о его существовании. Если он чего-то стоил на работе, значит, и в жизни, наверное, нам следовало хоть немного да уважать его».
— А многие из вас знали кое-что еще, хотя никогда не говорили об этом вслух. Вы знали, что прозвище Кано он получил задолго до того, как заслужил его. Вам было десять, одиннадцать, двенадцать лет. Маленькие мальчики. А он так вырос. Вам становилось стыдно стоять рядом с ним. А еще вы боялись, чувствовали себя беспомощными.
Дом Кристано пробормотал на ухо жене:
— Они пришли за сплетнями, а он дает им ответственность.
— А потому вы стали обращаться с ним, как люди всегда обращались с теми, кто больше и сильнее их, — продолжал Голос. — Вы сбились в стаю. Как первобытные люди для охоты на мастодонта. Как квадрилья матадоров, которая хочет утомить огромного быка, ослабить его, чтобы убить. Щипки, толчки, насмешки. Пусть он все время вертится. Пусть он не знает, с какой стороны придет следующий удар. Бросайте в него колючки, чтобы они застряли под кожей. Пусть он сходит с ума от боли. Посмотрите, он такой большой, а мы можем заставить его делать всякие штуки. Можем заставить его кричать. Можем заставить его бежать. Мы даже можем заставить его плакать. Видите? Он все-таки слабее нас.
Эла злилась. Она хотела, чтобы он обвинял Маркано, а не оправдывал его. То, что у него было трудное детство, вовсе не дает ему права сбивать маму с ног каждый раз, когда на него находит приступ ярости.
— Я не обвиняю вас. В те времена вы были детьми, а дети жестоки, потому что не умеют по-другому. Теперь вы бы так не поступили. Но вот я напомнил вам, и вы сами можете легко отыскать ответ. Вы очень долго называли его псом. И в конце концов он стал им. На всю оставшуюся жизнь. Причинял боль беспомощным людям. Бил свою жену. Так жестоко и оскорбительно разговаривал со своим сыном Миро, что тот порой сбегал из дома. Он вел себя так, как вы его научили. Он стал тем, чем вы его назвали.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
