Но и Сталин не мог выступить открыто против «партийных баронов». Просто потому, что они-то имели право его снять, хотя бы формальное, а он с ними вообще ничего сделать не мог. Ибо партийная структура строилась «снизу вверх». Любой из региональных секретарей избирался на пленуме обкома, делегаты которого, в свою очередь, на пленуме райкома и т. д. Эти «выборные линии» начинались в первичках, ну а первички избирали того, кого укажут сверху. Из Москвы? Нет, из райкома. Райком выполнял указания обкома. А обком — первого секретаря, который был совсем не дурак делиться властью с Москвой.
Нет, конечно, кандидатуры секретарей обкомов спускались из столицы, но лишь те, которые устраивали эту повязанную друг с другом мафию партсекретарей. Время от времени их перемещали по горизонтали, но и только. Имелись и среди хозяев регионов сталинцы: Киров, сменивший его Жданов, Берия — но их было мало.
О том, что реально представлял собой первый секретарь в сильном регионе, говорит один маленький фактик. Чтобы арестовать Косиора, пришлось провести хитрую интригу. Сначала его забрали в Москву, на повышение, сделав ни больше ни меньше как председателем комиссии партийного контроля, и лишь оторвав от привычного окружения, смогли арестовать.
Так что ситуация к середине 30-х годов сложилась патовая: при полной психологической и прочей несовместимости ни Сталин с регионалами, ни регионалы с ним ничего сделать не могли. Однако если основным методом прямолинейных «кровью умытых» была грубая сила — то Сталин оказался куда умнее и изощреннее. То, что он задумал, сделало бы честь и Макиавелли.
Глава 9
МИНА ПОД «ЛЕНИНСКУЮ ГВАРДИЮ»
Бог не на стороне больших батальонов, а на стороне лучших стрелков.
Вольтер
Итак, к середине 30-х годов пути государства и «внутренней партии» решительным образом разошлись. Государство представляли Сталин и его команда. «Внутренняя партия» представляла самое себя.
Сталинцев в руководстве было немного, и положение их было более чем зыбкое. Почему «партийные бароны» их терпели? Вероятнее всего, еще и потому, что о своих великих талантах по части управления экономикой они все-таки догадывались и пробовать не рисковали… да и не желали — есть вещи поинтереснее. Хочется этим странным людям возиться с заводами и стройками — пусть возятся.
На какое-то время их отвлекла коллективизация, давшая выход «революционным» инстинктам. Потом убийство Кирова, после которого можно было неплохо побороться: стрелять, выселять, толкать речи на митингах и т. п.
И вот как раз тогда, когда еще не остыл запал борьбы после убийства, Сталин и начал проводить о-очень любопытные преобразования. «Новый курс» во внешней политике, конечно, интересен, но во внутренней политике он был попросту шокирующим.
Наступление контрреволюции
Революция в России умерла.
Георгий Федотов, русский философ
Еще под шумок «кировского дела» Сталин принялся исподволь, однако достаточно решительно разворачивать страну по совершенно новому курсу. Первым это заметил не кто иной, как Троцкий, внимательнейшим образом отслеживавший любые движения своего врага. Летом 1936 года он закончил книгу «Преданная революция», в которой предавал Сталина анафеме, но на сей раз не просто так, а с точки зрения «мирового революционера».
В 90-х годах первым поворот середины 30-х заметил Вадим Кожинов, который в своей книге «Россия. Век ХХ-й (1901–1939)» цитирует и комментирует «демона революции».
«Троцкий конкретизировал понятия «реакция» и «контрреволюция» непосредственно на «материале» жизни СССР в середине 1936 года: …вчерашние классовые враги успешно ассимилируются советским обществом… — писал он. — Ввиду успешного проведения коллективизации "дети кулаков не должны отвечать за своих отцов"… Мало того: "…теперь и кулак вряд ли верит в возможность возврата его прежнего эксплуататорского положения на селе. Недаром же правительство приступило к отмене ограничений (это началось в 1935 году. — В. К), связанных с социальным происхождением!" — восклицал в сердцах Троцкий…»
Забавно, что «классовый подход» ввело правительство, состоявшее в основном отнюдь не из детей рабочих и крестьян. В большевистской верхушке первых лет советской власти, куда ни ткни, попадешь либо в дворянина, либо в сына чиновника или торговца, либо, в крайнем случае, в весьма обеспеченного разночинца. Сталин был едва ли не единственным, имевшим «правильное» происхождение. Сам Троцкий тоже в детстве не гусей пас…
«Резко писал он и о другом «новшестве» середины 1930-х годов: "По размаху неравенства в оплате труда СССР не только догнал, но и далеко перегнал (это, конечно, сильное преувеличение. — В. К.) капиталистические страны!.. Трактористы, комбайнеры и пр., т. е. уже заведомая аристократия, имеют собственных коров и свиней… государство оказалось вынуждено пойти на очень большие уступки собственническим и индивидуалистическим тенденциям деревни…" и т. д… С негодованием писал Троцкий и о стремлении возродить в СССР семью: "Революция сделала героическую попытку разрушить так называемый "семейный очаг", т. е. архаическое, затхлое и косное учреждение… Место семьи… должна была, по замыслу, занять законченная система общественного ухода и обслуживания", — то есть "действительное освобождение от тысячелетних оков. Доколе эта задача не решена, 40 миллионов советских семей остаются гнездами средневековья… Именно поэтому последовательные изменения постановки вопроса о семье в СССР наилучше характеризуют действительную природу советского общества… Назад к семейному очагу!.. Торжественная реабилитация семьи, происходящая одновременно — какое провиденциальное совпадение! — с реабилитацией рубля (имеется в виду денежная реформа 1935–1936 гг. — В. К.)… Трудно измерить глазом размах отступления!.. Азбука коммунизма объявлена "левацким загибом". Тупые и черствые предрассудки малокультурного мещанства возрождены под именем новой морали"».
О семье разговор особый. В 20-е годы Советская Россия стала полигоном для самых безумных экспериментов. Разрушение «оплота средневековья» шло всерьез и по полной программе. Одно время в среде высокопоставленных партийцев было модно сдавать детей в детские дома — чтобы не мешали строить «светлое будущее». В Москве даже существовал специальный детдом для детей крупных работников. Но это еще что! На российских просторах, например, резвились последователи «революционного» в ту пору учения товарища Фрейда, которым беспрепятственно предоставлялось для их экспериментов любое количество детей. Даже сын Сталина Василий ходил одно время в детский сад с фрейдистским уклоном. Лишь в конце 20-х годов последователей папы Фрейда из советской педагогики вышибли, а окончательно разделались с ними только в 1936 году.
