Вместе с тем, для всех ли людей вредно развлечение в театре, в кинематографе и у телевизора?
На этот вопрос отвечает архимандрит (а ныне архиепископ) Иоанн, выдержки из работы которого «Философия игры» приводятся ниже.
«Обессиливание христианского общества пошло гигантскими шагами с появлением широкой культуры театральных развлечений (кинематографии и телевизоров). Театральный психический гипноз утишения боли мира — вывод из жизни реального мира — усыпляет бодрственное состояние духа человеческого, не говоря уже о том, что заваливает, массово засоряет его психику настоящим мусором "душевных", безблагодатных переживаний…
"Отныне узрите, — говорит Бог, — небо отверстым и ангелов Божиих, восходящих и нисходящих к Сыну Человеческому" (Ин. 1, 51).
А христиане еще жадно сидят перед занавесами и экранами, за которыми и на которых их "утешают" животнообразные, а иногда и демонообразные переживания.
Жизнь не нуждается в театре. Жизнь — не игра, но истина… В аналогии храма и театра верно лишь: и тот и другой предназначены, чтобы увести человека из того состояния внутренней жизни, в котором он находится. Один — направо, другой налево. Путь развлечения человека — широкий путь: "Многие идут им" (Мф. 7, 13).
Путь служения Богу — узкий, радостный совсем по-иному, и его может понять лишь тот, кого коснулось веяние Духа (оттого пусты храмы): "немногие находят его"(Мф. 7, 14)».
Однако архиепископ Иоанн указывает, что все вышеизложенное относится лишь к истинным христианам — «"ученикам Слова". Для "внешних" же(1 Кор. 5, 13)театр может быть и полезен как некое предварительное оформление хаоса души.
Так бывает промыслительна для внешних людей война… Для человека, погруженного в развратную, своекорыстную жизнь, война может быть даже единственным средством отрезвления. В этом и смысл войны как промыслительного попущения — отвлечение человека от мелкой себялюбивой жизни к жертвенной, от ада похотей и сластей к граням подлинного бытия.
Для христианина же война может быть огрубением, оземлением, погружением в плотскую стихию…
То же и в театре. Театр для христианина — духовная болезнь, противоречие устремлениям глубочайших движений его души; для преступника, черствого эгоиста, для житейской души театр может быть ступенью к духовному благородству. Чем сам по себе театр будет нравственнее, чище, тем более полезен он будет для этих людей.
Существенно здесь, чтобы соблюдался всегда основной закон духовного совершенствования: окружение себя обстановкой возвышающей, а не принижающей уровень души.
Потому в отношении к так называемым культурным ценностям мира вообще не может быть абсолютных суждений, и узнать их положительный смысл и вес можно только в отношении к данному, определенному человеку, а не комплексу человеческого общества.
Для учеников Слова театр есть духовное ниспадение; для людей плоти он может быть возвышением, восстановлением…
Духовная жизнь человека не идет скачками. Лестница духа имеет свои ступени, видимые и невидимые.
Театр учит вживаться в чужую жизнь, связывать с ней свое переживание. Вживание это, конечно, «душевное», не причастное духу, но и как таковое, не дающее подлинных знаний душе, оно пробьет кору первобытного ее окаменения.
Оттого всякий театр, который не будет разнуздывать низших инстинктов, будет для масс безрелигиозного человечества — хорошим театром.
Развлечение — зло для сознательно влекущихся к совершенному добру.
Для влекущихся же ко злу, для кипящих даже, может быть, в этом зле — развлечение, отвлечение, перевод стрелки жизни в более чистую и спокойную атмосферу есть благодеяние и спасение.
Здесь раскрывается глубочайшая и совершеннейшая тайна Божьего строительства человеческого спасения. Нельзя исчислить мудрость и промыслительность Божию и использование всего в мире для целей Блага…
Но человек должен бодрствовать. Если ему удается познание, он не должен застаиваться на ветхих путях своей жизни. Из класса в класс должна переходить человеческая душа. Закваска благодати должна производить органический рост самосознания.
"Хлеба и зрелищ!" — это не только отвержение благодатного счастья, но и восстание против пустоты жизни, против несчастья, против холода смерти и последних падений человека, возможных лишь в подполье.
И потому христианин, видя зло насквозь, имеет оправдание для мятущегося мира явлений. Христианин не судит мир, он хочет видеть во всем промыслительную, "правую", добрую сторону жизни и изучает лишь евангельское отношение ко всему.
Ибо каждая душа может и должна во благо восприять все внешнее. Лишь голое зерно греха и сознательное богопротивление могут быть названы хулою на Духа.
Театр — апокалиптически неевангеличен, нецерковен, но для тысяч и тысяч апокалиптических людей нашего времени он является их естественной атмосферой, в которой они могут, по своей мере, питаться крохами истины, падающими с Небесной Трапезы, освещаться сумерками — светом, не слишком режущим их привыкший к темноте глаз».
Соглашаясь с мнением о развлечениях архиепископа Иоанна, в отношении христиан можно сделать следующий вывод.
Ответ о вреде или пользе развлечений может быть дан лишь индивидуально для каждого человека, в зависимости от его душевного состояния или степени духовного возраста.
Вместе с тем следует учитывать, что надрыв в духовной жизни опасен и несвоевременный подвиг воздержания для невозросшего духовно христианина может принести вред. Господь говорил: «Милости хочу, а не жертвы»(Мф. 9, 13)и зовет к полноте отданности Богу лишь «могущим вместить».
Глава 37
Уединение
Все лучшее рождается, вынашивается и творится в уединении.
Еп. Аркадий (Лубенский)
Как говорилось уже выше, со своей первой — утренней и внимательной молитвы христианин отходит очищенным, обновленным духом и умиротворенным. Как сохранить возможно полнее эту тишину духа в течение дня? Одним из главных и надежных средств для этого является достижение возможно большего уединения, для устранения себя от мира страстей и суеты и от тех, кто носит в себе эти страсти и суету.
Как пишет прп. Варсонофий Великий:
«Пока ты пребываешь с людьми — ожидай скорбей, опасностей и приражения мысленных ветров. Когда же достигнешь в уготованное тебе (пристанище безмолвия), тогда не будешь иметь страха».
Как советует старец Парфений Киевский:
«Все средства употребляй для снискания мира душевного, и ничем, кроме молитвы и уединения, не обретешь его».
Поэтому благо тем счастливцам, которые любят и ценят уединение и имеют возможность пользоваться им. Хорошо и тем, кто в какой-то мере еще может приобщаться к нему. Но как трудно тем, кто не имеет возможности уединяться хотя бы по временам — на несколько часов в день.
Христиане, если они действительно Христовы, должны иметь желание, чтобы в их душах отображался Сам Христос. Они должны стремиться, чтобы эта власть Христа над душой была возможно полнее, ничто бы ей не соперничало, ничто бы не мешало подражать Христу. Поэтому наиболее ревностные из христиан бежали от мира, уединялись, жили в монастырях, пустынях и затворах. Там они достигали того тесного единения со Христом и той полноты отображения в себе Его образа, которая, может быть, уже более будет невозможна людям последнего времени, когда не будет ни пустынь, ни монастырей, ни уединения.
Как пишет прп. Антоний Великий:
«Всякий, желающий быть истинно духовным подвижником, должен стараться держать себя вдали от шумного многолюдства и не приближаться к нему, чтобы быть и телом, и сердцем, и умом вне смятения.
Господь наш показал нам образец удаления от людей и уединения, когда Один особо восходил на гору для молитвы. В мире врагу удобнее теснить нас своими орудиями и внешними, и внутренними: так, привлекая к себе некоторых людей как пособников и подручников, ему послушных, он при посредстве их ведет брань против верных».
О том же пишет и прп. Исаак Сириянин:
«Кто любит собеседование со Христом, тот любит быть уединенным. А кто любит оставаться со многими, тот друг мира сего. Если любишь покаяние, возлюби и безмолвие. Ибо вне безмолвия покаяние не достигает совершенства».
Здесь следует упомянуть, что не только подвижники искали уединения, но и многие из мудрых светских людей очень ценили его.
Так, например, известный английский писатель Вальтер Скотт говорил, что если бы ему предложили на выбор жизнь, полную довольства и богатства, но лишили бы его возможности оставаться на несколько часов наедине с собой самим, и с другой стороны — одиночную камеру в тюрьме, то он выбрал бы последнее.
