Спартак не заслуживал, чтобы с ним церемонились.
Вернувшись домой, Лена принялась листать только что купленную газету в поисках страницы объявлений. Она твердо решила найти работу. В доме графа Ардуино ее многому научили, и теперь Лена вполне могла рассчитывать на должность кастелянши. Она отметила несколько адресов, уже предвкушая радость вновь обретенной независимости, которую должны были ей доставить самостоятельно заработанные деньги. Больше она не станет брать деньги на хозяйство у Спартака и не будет чувствовать себя содержанкой.
Он вернулся домой к ужину, оставил в прихожей портфель, шляпу и куртку, после чего бегом поднялся по лестнице, на ходу окликая ее:
— Где ты, любовь моя?
Лена поджидала его на пороге кухни. Ни на приветствие, ни на поцелуй Спартака она не ответила.
— Ты от меня что-то скрываешь? — спросил он, слегка встревоженный таким приемом.
— А может, это ты что-то от меня скрываешь? — ответила она.
Спартак втянул ноздрями воздух и шутливо заметил:
— Не слышу запаха «минестроне»[43]. Моя любовь не приготовила ужин. Угадал?
— Забирай свою куртку и сумку, — решительно приказала Лена.
— Почему? — Он был поражен.
— Потому что сегодня вечером ты не будешь есть в этом доме, а сегодня ночью не будешь спать в нашей постели, — неумолимо продолжала она.
— Если это шутка, — возмутился Спартак, — то совершенно не смешная. Я у себя в доме, ты моя жена, я требую объяснений.
— Вот тебе объяснение, — ответила Лена, вложив ему в руку письмо Альберты Бенини.
Спартак понял, что крыть нечем.
— Где ты его нашла? — спросил он, стараясь выиграть время.
— Никаких вопросов. А главное — никаких оправданий! Ничего не хочу слышать. Хватит с меня того, что я прочла, — все больше свирепея, продолжала Лена.
Спартак все же предпринял отчаянную попытку:
— Я ни в чем не виноват, Лена, поверь мне.
— Ты должен уладить это дело. А иначе можешь не возвращаться домой.
— Ты ведьма! — в сердцах закричал он, спускаясь по лестнице и прекрасно зная, что она услышит.
Наказание показалось ему незаслуженным. Его мысли были настолько далеки от Альберты, что он совершенно позабыл об этом письме, переданном ему матерью, когда он с Леной уезжал в Болонью.
В прихожей Спартак открыл дверь, ведущую в контору, и приготовился скоротать ночь в кресле, да еще на пустой желудок. Но сначала он позвонил в Луго.
Глава 2
— Ой, Спартак, наконец-то! — воскликнула Альберта, сняв трубку. — Ты случайно меня застал. Я почти все время провожу в больнице у папы. Он очень болен.
— Мне очень жаль. Что я могу для тебя сделать? — спросил Спартак.
Он сразу же насторожился, уловив, что просьба Альберты о помощи имеет какое-то отношение к болезни ее отца.
— Для меня ничего. А вот для папы ты можешь сделать очень многое. Он так мечтал, чтобы мы с тобой поженились. Прошу тебя, давай разыграем для него небольшую сценку, чтобы он мог умереть спокойно. Просто скажи ему, что мы собираемся пожениться, вот и все. Ему этого будет довольно. Ты окажешь мне эту маленькую услугу? — проговорила она умоляюще.
Спартаку стало не по себе при одной только мысли о том, что придется обманывать умирающего.
— Альберта, мы же давным-давно расстались. К чему нам ломать эту комедию? — спросил он в надежде, что сумеет убедить девушку отказаться от задуманного.
Вместо ответа в трубке послышался только тяжелый вздох.
— Ну, хорошо. Я приеду в Луго. Буду в больнице завтра утром и сделаю все, что ты хочешь, — с великой неохотой проговорил Спартак.
Настойчивые просьбы его бывшей подружки из Луго ничего хорошего не предвещали.
На следующий день в больнице Спартак убедился, что престарелый отец Альберты действительно готов предстать перед создателем. Судорожно ловя ртом последние глотки воздуха, отставной капитан поблагодарил Спартака за то, что, женившись на его дочери, он обеспечит достойное семейное будущее внуку, которого самому старику, увы, уже не суждено будет увидеть.
— Ты ждешь ребенка? — спросил Спартак, как только они вышли из палаты.
— От тебя, — уточнила Альберта.
Он почувствовал, что попал в ловушку. Припомнил, когда они виделись в последний раз: в феврале, холодным воскресным вечером в квартире Эмилио Гельфи. Сроки сходились.
Спартак молча смотрел на хорошенькую рыжеволосую девушку. Она была ему совсем чужой. Да, она была хороша, но совершенно ему не нравилась. И его всегда раздражали эти ее приторные духи.
— Почему ты мне сразу не сказала, что беременна?
— Раньше, позже, какая разница? Зато теперь ты все знаешь.
— Чего ты от меня ждешь?
— Что бы ты ни решил, я на все согласна, — подавленно ответила Альберта. — Я заранее уволилась из школы, чтобы меня не исключили на педагогическом совете. Пока еще ничего не заметно, но уже через месяц мое состояние будет всем бросаться в глаза.
Спартак на многое был готов ради Альберты, но только не на женитьбу. Несмотря на роман, продолжавшийся три года, теперь он не испытывал к ней никаких чувств. И хотя он был отцом ребенка, которого она носила, Спартак не находил у себя в душе привязанности к нему.
— Я подвезу тебя до дому, — сказал он, приглашая ее сесть в свою «Ланчию».
— А помнишь, как в тот последний раз ты сказал, что женишься на мне, а я послала тебя к черту? — спросила Альберта, усаживаясь рядом с ним.
— Разумеется, — ответил Спартак, от всей души надеясь, что на этом вечер воспоминаний и закончится.
— Если бы я тогда не сваляла дурака, не попала бы сейчас в такую беду, — с ожесточением проговорила Альберта.
Она растеряла весь блеск эмансипированной молодой женщины, свободно выбирающей свою судьбу, когда-то озарявший ее. Хорошенькое личико сердечком, прежде всегда светившееся веселым лукавством, заострилось и стало напоминать мордочку голодного зверька.
Спартак прекрасно понимал, в какое тяжелое положение попала по его вине Альберта. Его охватило чувство раскаяния.
В крестьянских семьях внебрачные беременности, разумеется, не поощрялись, но и особых драм не вызывали. А вот в небольшом городке, в тесном кругу мелкой и средней буржуазии, где все друг друга знали и руководствовались скорее соображениями ханжеской морали, нежели подлинной нравственности, матери-одиночке грозил суд скорый и беспощадный. Скандальное поведение бедной учительницы, веселой, живой и темпераментной, должно было навлечь на нее клеймо позора. Перед ней закрылись бы все двери, а ребенку, рожденному вне брака, суждено было испытать все тяготы жизни изгоя.
