— Папочка, а что такое «Заслон-III»?
— Спи, черт бы тебя побрал! Спи! — шепотом рявкнул он, и произнесенное губами наконец-то стало слышным.
Шарк-шарк прочь. Крысы… Избави нас… «Заслон-III»… Свет… Свет?.. Свет!
Свет был нестерпимо ярок — словно вспыхнул неоновый огонь, такой же пульсирующий. Ярче и ярче. Красный, оранжевый, желтый. И белый! Белый и слепящий. Он колыхался в чистейшем кипенно-белом свете. Он упивался пребыванием в свете. Но это длилось лишь мгновение. Одно-единственное мгновение.
Свет ослабевал, и он зрел, как оно приближается. Оно скользило по воздуху в его сторону. Он весь съежился, скукожился, норовя полностью стушеваться, стать невидимым, неслышимым, неощутимым, но оно начало свой неумолимый торжественно-медленный спуск — прямо к нему.
— Господи! — возопил он всем своим существом, а оно приближалось неумолимо, приближалось, приближалось… и вот уже совсем рядом.
Венец с железными зубьями пал на его голову, — и зубья впились в его плоть. Но венец продолжал сжиматься — как кольцо из сухого льда вокруг головы.
Оружие! Где оружие? Если у него было оружие, то он, разумеется, попробовал избавиться от венца — и ничего не получилось. Сжимается, тупой болью пронзает, и давит, давит, — сознание его вдруг вернулось к реальности, к бункеру, хотя мучительное давление осталось.
— Алиса! Алиса, ради всего святого!..
— Да, папочка! Что ты хочешь? — донесся ее голосок.
— Зеркало! Мне нужно зеркало! Достань то, маленькое, которое в туалете, и принеси! Только быстро!
— Зеркало?
— Да, зеркало! Шпигель! Отражение! Куда смотрятся, чтобы себя увидеть!
— Хорошо. Топот ножек прочь.
— И нож! Прихвати нож — наверное, понадобится! — таким же слабым голосом прокричал он вслед Алисе — без особой надежды, что она расслышит его слова.
Спустя мучительную вечность Алиса вернулась.
— Принесла.
Он выхватил у дурочки зеркало, поднес его к голове и уставился на свой лоб, скосив левый глаз.
Вот оно! В центре опухоли над виском появилась черная полоса.
— Слушай, Алиса. — Голос его пресекся. Он вдохнул побольше воздуха и продолжил: — В кухне… знаешь ящик, где мы держим ножи, вилки и ложки?
— Вроде бы да…
— Иди в кухню, вынь этот ящик из шкафа и принеси сюда. Весь ящик, со всем содержимым. И неси аккуратно, гляди не опрокинь! Хорошо?
— Кухня. Ящик. Кухня. Ящик. Ящик в шкафу…
— Да! Только быстренько! Одна нога здесь, другая там. Смотри, не оброни!
Она убежала, вскоре послышался глухой удар и звон. Алиса надсадно заревела.
Он рывком опустил ноги с кровати — и рухнул на пол. Немного придя в себя, медленно пополз на кухню.
Оставляя влажные следы потных рук на кафеле, он добрался до вываленной на пол кухонной утвари.
— Папочка, не бей! — скулила забившаяся в угол кухни Алиса. — Извини, я больше не буду. Папочка, не бей!
— Все в порядке, — сказал он. — Возьми себе еще шоколадку.
Он подобрал два ножа разных размеров и пополз с ними обратно к своей кровати.
Медленный путь назад и отдых заняли едва ли не десять минут. Почувствовав некоторую твердость в руках, он левой рукой поднял зеркало к голове, а в правой зажал нож. До боли закусил губу. Первый надрез нужно сделать молниеносно.
Он тщательно нацелил лезвие точно на черную полосу.
Кажется, он закричал от боли даже раньше, чем полоснул себя по лбу.
Девочка прибежала в комнату в полной панике, в голос рыдая. Но и он обливался слезами. И не мог произнести ничего утешительного для нее.
— Папочка! Папочка! Папочка! — твердила она между всхлипами.
— Рубашку дай!
Алиса выдернула рубаху из стопки одежды и протянула ему.
Он почти весело промокнул рубахой кровь на лбу, а рукавом вытер невольные слезы. Затем снова закусил губу и, по металлическому привкусу, определил, что она уже прокушена. Он вытер струйку крови у рта.
— Послушай, Алисочка, ты славная девочка, и я совсем не сержусь на тебя.
— Не сердишься?
— Ни капельки. Ты молодец. Ты хорошая. Очень. Но сегодня ночью ты пойдешь спать в другую комнату. Потому что я буду делать себе бо-бо, ужасно шуметь, будет много кровищи — не хочу, чтоб ты все это видела. Да и ты сама вряд ли захочешь.
— Не сердишься?
— Нет. Но прошу тебя, уйди, пожалуйста, в нашу старую комнату. Только на одну ночь.
— Мне там не нравится.
— Только на одну ночь.
— Хорошо, папочка, — сказала она. — Ты меня поцелуешь?
— Конечно.
Алиса наклонилась к нему, а он ухитрился повернуть свою голову так, чтобы девушка не сделала ему больно и не испачкалась кровью. Поцеловав его, она ушла — не произведя больше никакого шума. Какое облегчение!
На вид Алисе было года двадцать четыре. Однако, невзирая на широкие плечи и заплывшую жиром талию, у нее было лицо ребенка — этакая невинная мордашка херувимчика с полотна Рубенса.
После ее ухода он немного передохнул, потом опять поднял зеркало. Надрез все еще сильно кровоточил. Изучая рану, ему пришлось несколько раз промокать кровь. «Удачно сработано, — решил он. — Первый надрез получился по-настоящему глубоким. Теперь, если хватит духу…»
Он взял нож и нацелил на место повыше черной полосы. Что-то внутри него — там, на бессознательном, животном уровне, где обычно гнездятся все страхи и боль, — орало от ужаса, но он сумел на одну-единственную секунду заглушить этот истошный вопль в себе — и этого мгновения хватило, чтобы сделать второй разрез.
Зеркало и нож разом выпали из его рук. Он схватил уже волглую от крови рубаху, промокнул ею окровавленный лоб — и потерял сознание. Ни света. Ни венца с железными зубьями. Ничего.
Пролежав без сознания Бог весть сколько времени, он наконец пришел в себя, стащил рубаху со своего лица, тупо заморгал, облизал губы, на которых запеклась кровь. Мало-помалу приподнял зеркало и взглянул на себя. Так, ему удалось подрезать эту дрянь с двух сторон. Взял в скобки. Сделал первый шаг. Теперь надо идти вглубь — ковырнуть как следует… И он ковырнул.
Всякий раз, когда лезвие задевало выступающий кусок металла, было сводящее с ума ощущение гула, как будто его череп — кафедральный колокол после удара исполинского языка. Приходилось на несколько минут останавливаться, чтобы прийти в себя.
Он беспрестанно стирал с лица то кровь, то слезы, то пот. Но своего все же добился.
Мало-помалу он заголил достаточно металла и смог прочно подцепить эту штуковину ногтями. Искусанная нижняя губа превратилась в кровавое месиво, и теперь он кусал свой язык. Взялся попрочнее, примерился и потянул — мощным, стремительным рывком.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
