— У него было 30 литров воды, — сообщил Динго, успевший спуститься на палубу, — Этого вполне могло хватить на перегон Бомбей – Паго–Паго.
— Получается, он жил в контейнере почти две недели, — заметил Торин.
— 16 дней, — сказал Анвар, — Я думал, контейнер откроют в Паго–Паго, но его перегрузили. Потом у меня кончилась вода. Потом его еще раз перегрузили.
Динго подобрал из кучи вещей маленький металлический диск.
— Хэх… Типа, армейский жетон. Чей это?
— Мой, — ответил Анвар, — Я воевал. Шесть лет назад. В Джуббаланде, на юге.
— Шкип, я пойду, сменю кого–нибудь из девчонок, — сказал Кианго.
— Да, верно, — ответил тот, — Тут нас троих более, чем достаточно. И дай радиограмму в полицию: наш «крот» — исламист с сомалийским паспортом. Так, на всякий случай.
— ОК, шкип, — ответил Кианго, и отправился на мостик.
Динго выудил из кучи вещей бумажник и начал изучать его содержимое.
— Хэх… Сомалийские шиллинги. Джибутийские франки. Южноафриканские рэнды. Американские доллары… А почему нет индийских рупий?
— Мне было не надо. В Бомбее я не выходил из порта.
— А почему не выходил? – спросил Торин, — Ты мог бы попросить убежище в Индии.
— Не годится, — возразил Анвар, — Меня бы выдали.
— Не греби мозги, — сказал Эрче, — Индия не выдает беженцев.
— Меня бы выдали, как преступника. А Меганезия никого не выдает в исламские страны. Совсем никого. Поэтому мне надо было сюда.
Жанна повернулась к Торину.
— Это что, правда? Если я где–нибудь в Иране ограблю банк, перестреляв там дюжину клиентов и сотрудников, и смоюсь на Таити, меня и тогда не выдадут?
— Не выдадут, — подтвердил он, — Правда, тебя закатают на каторгу, но здесь.
— Могут и не закатать, — уточнил Эрче, — Сю Гаэтано из «Новых Красных Бригад», та, которая устроила теракт Риме, живет у нас, на Тепи. Могу познакомить.
— Познакомь, это интересно. Но при чем тут ислам?
— Для Хартии и для нашего суда без разницы, какая именно теократия, — пояснил он.
— А ты тоже кого–нибудь взорвал? – поинтересовался Динго у Анвара.
— Я любил не ту женщину, которую разрешено, — ответил тот.
— И из–за этого Индия выдала бы тебя, как преступника? Ты гонишь, парень.
— Я говорю правду. Меня бы потребовали за изнасилование.
— Если ты ее изнасиловал, это меняет дело, — холодно заметил Эрче.
Анвар медленно покачал головой.
— Это была бы ложь. Мы с Рагди любили друг друга. Но она принадлежала мужу. У него очень большое влияние там, в Харгейсе. За наш поступок по шариату бывает раджм.
— Про Шариат я слышал, — сказал шкипер, — а про раджм…
— Это когда бьют камнями до смерти, — перевел Анвар, — Рагди убили так. С ней умер наш ребенок, который не успел родиться. А я бежал. Если бы я мог что–то сделать… Но как? Может быть, мне надо было тоже умереть. Может быть, я — трус. Не знаю…
— Если они ее убили за это, то как они могут предъявить тебе изнасилование?
— Так, — ответил он, — Если женщину изнасиловали, ее тоже бьют камнями. Нет разницы.
— Вот, говно, — сказала подошедшая Бимини, — Это где такое?
— Этот парень говорит, что в Сомали, — ответил Торин.
— И это правда, — добавила Жанна, — Я читала об этом. Шариат…
— Но из этого не следует, что он говорит правду про все остальное.
— Проверьте, — сказал он, — Меня ищут. В интернете за меня, наверное, уже дают большие деньги. Тысячу долларов, или даже две. Есть сайт полиции Северного Сомали.
Бимини молча прошлась на мостик, вернулась с ноутбуком, уселась по–турецки прямо на палубе, и принялась щелкать клавишами.
— Свисни, если увидишь что–то по теме, — сказал ей Эрче. Она утвердительно кивнула.
Жанна пристально посмотрела на сомалийца.
— Почему вы не сбежали вдвоем?
— Потому, что не успели.
— Что ты будешь делать в Меганезии? — спросил Эрче, — В смысле, если ты не врешь. Если ты врешь, то вопрос неактуален – тебя сегодня же расстреляют.
— Это понятно, — Анвар кивнул, — Если я вру, то меня расстреляют.
— Ты не ответил на мой вопрос.
— Что я буду делать? Буду как–то жить. Найду какую–нибудь работу. Крышу над головой.
— Тебе все равно, чем заниматься? – удивился Кианго.
Тот пожал плечами.
— Я автомеханик. Могу ремонтировать. Крутить гайки. В армии я тоже был механиком. В Джибути я отремонтировал мотор американского катера. Мне дали двести долларов.
— Значит, ты просто найдешь работу, будешь жить, и все?
— Про остальное не надо говорить, — ответил сомалиец.
— Не вздумай заняться пиратством, — предупредил его Торин, — Здесь тебе не там.
— Я не пират. Пираты в Пунте, на востоке. Хафун, Мудуг, Нугал. А я с юго–запада.
— Он про другое, — предположил Динго.
— Да. Я про другое. Через ваш океан идет много путей. Аллах справедлив. Может быть, я встречу кого–то. Здесь не там. Это хорошо.
— Если устроишь над кем–то самосуд, то у тебя будут проблемы, — предупредил Эрче.
— Меня накажут за самосуд над мусульманином, над исламистом, как здесь говорят?
— Да, или в тюрьму или на каторгу на несколько лет. Сам выберешь, сидеть или работать.
Бимини издала резкий свист. Шкипер подошел к ней и посмотрел на экран.
— Так… Так… Изнасилование и зверское убийство… Так и написано: зверское. 5 тысяч американских долларов тому, кто… Живым или мертвым… И что ты об этом думаешь?
— Хрен его знает, — сказала она, внимательно глядя на сомалийца.
— Поднимись в контейнер, — предложил тот, — Дальняя машина слева. Ищи под накладкой между рулевой колонкой и фарой. Маленький пакет. Как кошелек.
— Лучше это сделаю я, — сказал Динго, передавая ей автомат.
— Ладно. Только осторожнее там.
Анвар пристально посмотрел на нее и на оружие в ее руках.
— Ты такая молодая… Ты уже стреляла в людей?
— Нет, — ответила Бимини, — но попасть в тебя легче, чем в мишень. Никаких проблем.
— Тебе хочется меня убить?
— Нет, — снова сказала она, — И, пока ты выполняешь правила, я в тебя не выстрелю.
Жанна оглянулась на девчонку, и с полной ясностью поняла: если что, та выстрелит без колебаний. Как по мишени. «Где ее этому учили? — подумала канадка, — В школе? Или это особое королевское воспитание? Нет, вряд ли особое. Ни Эрче, ни Торин не удивились ее ответу. Видимо, здесь такое отношение к убийству в порядке вещей…».
Из контейнера появился Динго.
— Порядок! – сообщил он и помахал в воздухе пластиковым конвертом – А что внутри?
— Фото, — сказал сомалиец, — Больше ничего.
— Хэх… Действительно… Это что, та самая девушка?
— Да.
— А что значит эта надпись?
— Прочти… Хотя, ты наверное, не читаешь на арабском.
— Дай–ка, — Эрче взял у Динго фото, и прочел вслух, — «Ana khebek enta Anvar». Если бы я еще помнил слова… «Ana», кажется, значит, «я» , а «enta» — «ты». Типа, я и ты…
— Эта фраза есть в любом разговорнике, — сказала Жанна, — Она значит: «я люблю тебя».
— Почерк, по–моему, женский, — проворчал Торин, заглядывая через плечо шкипера, — А у исламистов женщинам запрещено делать фото с открытым лицом. Это значит…
— … Что парень, скорее всего, не врет, — договорил Динго.
— Полиция разрешит мне оставить это фото? – спросил Анвар.
— Да, — уверенно сказал шкипер.
Жанна думала, что теперь–то сомалийцу позволят развязать ноги и одеться, но ничего подобного. Впрочем, его накормили – прямо на палубе. Он как раз успел съесть миску бататов с мясом и выпить кружку чая, когда появилась полиция. Патрульный вироплан приземлился на палубу с ленивой грацией обожравшейся кошки, прыгающей с буфета. Двое полисменов – худощавый флегматичный европиоид и крепкий подвижный метис–замбо — выдали пару дежурных шуток в жанре «добро пожаловать на острова свободы», надели на сомалийца наручники, засунули его одежду в пластиковый мешок, составили протокол, пихнули его самого в кабину, бросили ему под ноги мешок, и поблагодарили всех присутствующих за помощь в охране общественной безопасности. Вот и все.
— Что с ним дальше будет? – спросила Жанна, провожая глазами взлетающий вироплан.
Эрче пожал плечами.
— Ничего такого. Проверят info по нему и, если все нормально, пристроят куда–нибудь. Спрос на автомехаников всегда есть. Ходовая профессия.
— Я в том смысле, — уточнила она, — что здесь у вас очень плохо относятся к мусульманам.
— А с чего бы к ним хорошо относиться? Сама же говорила про этот их шариат.
— Да, но человек же не виноват том, что вырос в определенной культуре.
— А мы тем более не виноваты, что он там вырос, — вмешался Торин, — И вообще, чего мы тут застряли? Пошли на мостик. А самая красивая женщина Канады, может быть, сварит нам какао. Из гуманных соображений. Мы же не виноваты, что любим какао.
