Айзенменгер счел нужным взять инициативу в свои руки:
– Мистер… Марбл?
Человек за стойкой кивнул, но не проронил ни звука. Странное поведение хозяина и посетителей таверны удивило Айзенменгера. Что происходит с этими людьми, почему они отказываются пользоваться дарованной им Богом возможностью общаться с помощью человеческой речи?
– Мы не могли бы остановиться у вас на несколько дней?
Марбл оглядел гостей. Одновременно он вытирал стакан, и Елена заметила, что на указательном пальце его левой руки не хватает двух фаланг. На некоторое время в таверне воцарилась тишина; хозяин, видимо, прикидывал, насколько благоразумно принимать незнакомых постояльцев. В конце концов алчность взяла в нем верх над настороженностью, и он снова кивнул. Затем отставил в сторону стакан, мотнул головой в направлении двери в левом углу зала и отвернулся.
– Сэм!
От неожиданного и притом необычайно громкого крика Елена и Айзенменгер вздрогнули. Из-за двери за стойкой появилась девушка лет двадцати.
– Присмотри за баром, – бросил ей Марбл.
Она кротко кивнула, и хозяин повел гостей в заднюю часть таверны. По отчаянно скрипевшим ступеням они поднялись на один пролет и остановились на маленькой площадке, освещенной единственной тусклой лампочкой. Вокруг них по стенам плясали мрачные тени, казавшиеся чернее самой ночи.
Комната, предоставленная в их распоряжение, вмещала высокую двуспальную кровать, шкаф с незакрывавшимися дверками, два деревянных стула и туалетный столик.
– Дверь в ванную налево по коридору. – Покончив таким образом с обзором апартаментов, Марбл перешел к финансовой части: – Двадцать фунтов за ночь с каждого. Оплата вперед.
– Завтрак?
– Еще по пять.
Настала очередь раскошелиться Айзенменгеру. Он вручил Марблу пятидесятифунтовую купюру, тот принял ее из рук доктора с явным удовольствием. Теперь Елена и Айзенменгер обрели нечто вроде легитимного статуса, и Марбл несколько смягчился, даже облагодетельствовал их предложением:
– Могу, если пожелаете, подать утром чай. Перспектива появления восхитительного мистера Марбла перед их кроватью утром, пусть даже с чайным подносом, нисколько не прельщала постояльцев. Не сговариваясь, от чая они дружно отказались.
Марбл оставил их, и, как только дверь за ним закрылась, Елена и Айзенменгер переглянулись и прыснули от смеха, стараясь, однако, не шуметь. Обессиленные, они обнялись, не зная, радоваться или нет своему временному пристанищу. На душ ни у кого из них уже не оставалось сил, поэтому они, проверив постель на предмет присутствия в ней нежелательных обитателей, разделись и забрались под одеяло.
– Ну и чего мы добились? – спросила Елена.
– Пока ничего, начнем поиски завтра.
– Ты видел его палец?
Айзенменгер вздохнул:
– С точки зрения психологии наш мистер Марбл весьма примечательный субъект. Интересно, где он хранит глаз?
В комнате стоял холод, по ней гуляли сквозняки, за стенами таверны начиналась самая настоящая буря. Елена и Айзенменгер крепко обнялись, стараясь отогреться и успокоиться. Уже через несколько минут нежный аромат духов Елены убаюкал доктора.
Беверли гнала машину по ночному шоссе, не понимая, отчего в ее сознание все сильнее закрадывается страх.
Проснувшись, Айзенменгер не спешил открыть глаза, наслаждаясь чувством радостного покоя. Словно он оказался в прекрасном и беззаботном детстве, которого, по большому счету, у него никогда и не было. Айзенменгер пребывал в мире, недоступном ни для кого из смертных, – мире, где нет никаких бед и несчастий, где все дурные чувства улетают прочь, оставляя место лишь душевной и физической радости.
Умиротворенность.
Постепенно в его полудрему добавлялось сознание того, что рядом с ним Елена – теплая, спокойная, спящая. Она лежала, повернувшись к нему лицом и положив правую руку ему на плечо. Елена спала, чуть приоткрыв рот, и взгляду доктора открывалась белая полоска ее красивых ровных зубов. На Айзенменгера нахлынуло всепоглощающее, граничившее с самозабвением чувство любви.
А потом голову доктора неожиданно наполнили мысли о вещах куда более реальных и насущных. Эти мысли словно ножом разорвали то, что, как Айзенменгер с горечью осознал, оказалось лишь игрой воображения, покровом, под которым скрывались его мечты и желания.
Они находились на Роуне, куда бежал Карлос, где, как подозревал доктор, прятался также и Штейн.
Айзенменгер аккуратно высвободил руку, чтобы взглянуть на часы, и этим разбудил Елену. Он видел, что и она не сразу вернулась к действительности и только спустя несколько секунд сообразила, где находится.
Глубоко вздохнув, она откинулась на подушке.
– Который час?
– Семь.
Ей ужасно не хотелось вылезать из-под одеяла, но она ничего не сказала. Айзенменгер поднялся, стараясь при этом не потревожить Елену, и сел на край кровати. И он, и она были полностью обнаженными, и, по правде говоря, Айзенменгер испытывал от этого некоторую неловкость. Не потому, что они занимались любовью, а как раз потому, что они любовью не занимались. Он набросил на себя одежду, потом рискнул посмотреть на Елену.
– Я первый в ванную.
– Хорошо.
Она лениво потянулась, обнажив идеальной формы грудь, так что Айзенменгеру пришлось заставить себя отвернуться. Все это слишком походило на любовное свидание, а не на полное опасностей расследование. Доктор достал из сумки зубную щетку, пасту и мыло и вышел из комнаты.
К моменту его возвращения Елена оделась настолько, чтобы можно было считать, что приличия соблюдены, и, улыбнувшись ему, тоже отправилась в ванную. В половине восьмого они уже спускались по лестнице.
Марбл опять пребывал в молчании, видимо, это было его обычное состояние, так что обслуживала гостей дочь хозяина. Завтрак оказался не первоклассным, но вполне съедобным. Копченая рыба, яичница с беконом, кофе и тосты. Все это Сэм выставила на стол напротив барной стойки. При утреннем освещении зал таверны показался Айзенменгеру совершенно заброшенным; это впечатление не смягчали ни пирамиды стаканов на деревянной стойке бара, ни въевшийся в стены запах табачного дыма. Этот запах упорно не желал выветриваться из помещения, несмотря на распахнутые окна и гулявшие по таверне сквозняки. Елена и Айзенменгер сидели на тяжелых деревянных стульях с потрескавшимися от времени кожаными сиденьями, за хромоногим столом, который наклонялся при каждом неосторожном движении, отчего кофе в чашках все время норовил выплеснуться на блюдца. Пока Елена и доктор решали проблему с кофе и пытались справиться с особенно упрямыми кусками бекона, из глубины помещения появилась Сэм, и Елена обратилась к девушке с вопросом:
– Много у вас постояльцев?
– Вообще-то нет. Так, время от времени. Обычно это птицеловы или охотники. – Последние слова она произнесла с оттенком презрения, выдававшим явное неуважение, которое она испытывала к людям этих профессий.
– А сейчас? Что, и сейчас только они?
– Вроде того.
Айзенменгер положил нож и вилку на тарелку, стараясь ни жестом, ни мимикой не выдать своего отношения к местной кухне.
– Очень вкусно, – вежливо поблагодарил он, судя по всему, создательницу завтрака. – А скажите, Сэм, никто не заходил к вам день или два назад? С парома?
Девушка окинула Айзенменгера ничего не выражавшим взглядом. Если что и можно было прочитать на ее лице, так это вопрос, какого черта они сами здесь делают.
– Мы думаем, что этот человек мог приехать к профессору Штейну, – продолжил доктор, но и на этот раз его слова остались без ответа. – Он ведь живет здесь, не так ли?
Сэм принялась молча собирать со стола посуду и, уже почти закончив, неожиданно произнесла:
– Здесь есть человек по фамилии Штейн, он живет на севере. Но профессор он или еще кто-нибудь, я не знаю.
Незадолго до восхода солнца Розенталь и Бочдалек высадились в восточной части Роуны, самой пустынной на этом и без того малонаселенном острове. Вертолет, не успев коснуться колесами земли, взмыл в воздух спустя секунду после того, как пассажиры его покинули. Эти двое сразу двинулись вглубь острова. Все их движения были четкими и слаженными, несмотря на непрекращавшийся дождь и ледяной ветер. К восходу солнца Розенталь с напарником были уже в двух километрах от дома Штейна, и здесь, в небольшом овражке, поросшем густым кустарником, они остановились. Розенталь достал из кармана пакет сухофруктов и фляжку с водой, после чего посвятил Бочдалека в подробности операции и отведенную ему роль. Ничего особенного – нужно было всего лишь ликвидировать четверых.
Покончив с завтраком, они выбрали место, откуда можно было наблюдать за домом Штейна и окрестностями, оставаясь при этом незамеченными.
Старик сидел за столом и писал, когда раздался стук в дверь. Звук негромких ритмичных ударов эхом раскатился по дому – неприятный, неуместный и почти незнакомый звук. Вот уже несколько месяцев старика никто не навещал, и стук в дверь не столько удивил, сколько напугал его. Штейн оторвался от работы, не зная, как поступить. Накануне ему никто не звонил, тогда что это может значить?
