И вновь настала ночь темной луны. Авалон укрыли туманы и летняя хмарь, но Вивиана столько лет пробыла жрицей, что знала смены луны так, как если бы от них зависели токи ее собственной крови. Какое-то время она молча расхаживала по дому, а затем приказала одной из жриц:
– Принеси мою арфу.
Вивиана уселась, установила на колене инструмент из светлого ивового дерева, и принялась рассеянно пощипывать струны; ни потребности, ни желания слагать музыку она не испытывала.
Когда же снаружи посветлело и уже близилось утро, Вивиана поднялась и взяла крохотный светильник. Из соседней комнаты подоспела жрица-прислужница, но Вивиана лишь покачала головой, ни слова не говоря, и жестом велела ей возвращаться в постель. Бесшумно, точно призрак, Вивиана направилась по тропе к Дому дев и, ступая тише кошки, проскользнула внутрь.
Она отыскала комнату, где спала Моргейна, подошла к кровати и глянула на лицо спящей – столь схожее с ее собственным. Во сне Моргейна казалась маленькой девочкой, что много лет назад приехала на Авалон и утвердилась в самых сокровенных глубинах Вивианиного сердца. Под черными ресницами пролегли темные круги, вроде синяков, а края век покраснели, точно засыпала Моргейна в слезах.
Подняв светильник повыше, Вивиана долго разглядывала свою юную родственницу. Она любила Моргейну так, как никогда не любила ни Игрейну, ни Моргаузу, которую вскормила собственной грудью; как никогда не любила ни одного из мужчин, что делили с ней ложе одну-единственную ночь или несколько месяцев. И даже к Вране, которую она готовила в жрицы с семилетнего возраста, она так не привязалась. Только раз в жизни довелось ей испытать эту исступленную любовь, эту внутреннюю боль, когда каждый вздох дорогого существа ввергает в агонию, – любовь к дочери, которую она родила в первый год после своего посвящения в жрицы; девочка не прожила и шести месяцев; ее, выплакавшись в последний раз, Вивиана предала земле; ей самой в ту пору шел лишь пятнадцатый год. С того мгновения, как она взяла дочь на руки и вплоть до той минуты, как слабенький младенец испустил дух, Вивиана жила и дышала в каком-то самозабвенном бреду любви и боли, как если бы ненаглядное дитя было частью ее собственного тела, как если бы каждое мгновение отпущенных девочке довольства или муки она переживала сама. С тех пор, казалось, минула целая жизнь, никак не меньше, и Вивиана знала: та женщина, которой ей предназначено было стать, давным-давно погребена в зарослях орешника на Авалоне. А та, что, не проронив и слезы, ушла от крохотной могилки, – совсем другая, она чужда всем человеческим чувствам. Она добра, да, всем довольна, порою даже счастлива, но не та, прежняя, нет. Она и сыновей своих любила, но спокойно мирилась с мыслью о том, чтобы отдать младенца приемной матери.
Да, она позволила себе отчасти привязаться к Вране… но порою, в сокровеннейших глубинах своего сердца, Вивиана чувствовала, что в обличий ребенка Игрейны Богиня возвратила ей ее собственную умершую дочку.
«Вот теперь она плачет, и каждая слезинка выжигает мне сердце. Богиня, ты даровала мне эту девочку, позволив любить ее, и однако же я должна обречь ее на эту муку… Весь род людской страждет, и сама Земля стонет, ибо тяжка участь ее сыновей. Наши страдания приближают нас к тебе, Матерь Керидвен…» Вивиана поспешно поднесла руку к глазам и встряхнула головой, так что одна-единственная слезинка исчезла бесследно. «Она тоже дала обет принимать неизбежное, ее страдания еще и не начались».
Моргейна заворочалась, повернулась на бок, и Вивиана, вдруг испугавшись, что спящая проснется и ей вновь предстоит встретить обвиняющий взгляд этих глаз, быстро выскользнула из комнаты и неслышно возвратилась в свою обитель.
Вивиана прилегла и попыталась уснуть, но глаз не сомкнула. Уже ближе к утру по стене проплыла тень; в предрассветных сумерках жрица разглядела лицо, то была Смерть, она ждала Вивиану в обличий оборванной старухи в лохмотьях мглы.
«Матерь, ты пришла за мной?»
«Нет еще, дочь моя и мое воплощение, я появляюсь здесь, чтобы ты не забывала: я жду тебя, как и всех прочих смертных…»
Вивиана зажмурилась, а когда вновь открыла глаза, в углу было темно и пусто.
«Воистину, ныне нет нужды напоминать мне, что она меня ждет…»
Она лежала молча и терпеливо ждала, как была приучена, пока наконец в комнату не проник рассветный луч. Она выждала еще немного, потом оделась, но завтракать не стала: ей предстояло воздерживаться от еды, как подобает после ночи темной луны, до тех пор, пока в вечернем небе не покажется тонкий серп месяца. И только тогда она позвала жрицу-прислужницу и приказала:
– Приведи ко мне госпожу Моргейну.
При виде вошедшей Вивиана отметила про себя, что юная ее родственница облачилась в одежды жрицы высшего чина, уложила заплетенные волосы в высокую прическу, а у пояса ее на черном шнурке висит маленький серповидный нож. Губы Вивианы изогнулись в сдержанной улыбке. Жрицы поприветствовали друг друга, и, усадив Моргейну рядом с собою, Владычица молвила:
– Ныне дважды омрачалась луна, поведай мне, Моргейна, оживил ли Увенчанный Рогами, Владыка Рощи, твое чрево?
Моргейна быстро вскинула глаза: так смотрит попавший в капкан перепуганный зверек.
– Ты сама велела мне поступать по собственному усмотрению. Я изгнала плод, – гневно и вызывающе выпалила юная жрица.
– Нет, не изгнала, – возразила Вивиана, стараясь, чтобы голос ее звучал ровно и бесстрастно. – Зачем ты мне лжешь? Я говорю, что ты этого не сделаешь.
– Еще как сделаю!
Вивиана ощущала в молодой женщине скрытую силу, на мгновение, стремительно поднявшись со скамьи, Моргейна вдруг сделалась словно выше ростом и внушительнее. Впрочем, этой жреческой уловкой Владычица тоже владела в совершенстве.
«Она превзошла меня, я более не внушаю ей благоговейного страха». И тем не менее, призвав на помощь все свое былое влияние, она произнесла:
– Не сделаешь. Королевскую кровь Авалона отвергать не должно.
Внезапно Моргейна рухнула на пол, и на краткий миг Вивиана испугалась, что юная жрица неудержимо разрыдается.
– Зачем ты так со мною поступила, Вивиана? Зачем ты так обошлась со мною? Я-то думала, ты меня любишь! – Лицо ее исказилось, хотя глаза были сухи.
– Богине ведомо, дитя, я люблю тебя так, как в жизни не любила никого другого, – твердо произнесла Вивиана, чувствуя, как в сердце вонзается нож. – Но когда я привезла тебя сюда, я тебе сказала: придет время, когда ты, возможно, возненавидишь меня так же сильно, как любила тогда. Я – Владычица Авалона, мне нет нужды оправдываться в собственных поступках. Я делаю то, что должна, не больше, не меньше; придет день, когда так будет и с тобою.
– Этот день не придет никогда! – выкрикнула Моргейна. – Ибо здесь и теперь я говорю тебе: в последний раз ты навязывала мне свою волю и играла со мной, точно с балаганной куклой! Никогда больше тому не бывать – никогда!
Голос Вивианы звучал ровно – голос обученной жрицы, что сохраняет спокойствие даже тогда, когда небеса вот-вот обрушатся на ее голову.
– Берегись, Моргейна, меня проклиная, слова, брошенные в гневе, обладают дурным свойством исполняться тогда, когда менее всего тебе милы.
– Проклинать – тебя? Я о том и не помышляла, – быстро возразила Моргейна. – Но более я тебе не игрушка и не забава. Что до ребенка, ради которого ты сдвинула с места небеса и землю, я рожу его не на Авалоне, дабы не радовалась ты деяниям рук своих!
– Моргейна… – промолвила Вивиана, протягивая молодой женщине руку, но Моргейна отпрянула назад. И в наступившей тишине произнесла:
– Да поступит с тобою Богиня так, как ты обошлась со мной, Владычица.
И, не произнеся более ни слова, Моргейна развернулась и вышла из комнаты, не дожидаясь разрешения. Вивиана застыла на месте, точно прощальные слова юной жрицы и впрямь заключали в себе проклятие.
Когда же наконец к ней вновь вернулась способность мыслить ясно, Вивиана призвала к себе одну из жриц. День уже клонился к вечеру, и в западном небе показался месяц: тончайший срез луны, хрупкий, с серебряным краем.
– Вели моей родственнице, госпоже Моргейне, явиться ко мне без промедления, я не давала ей разрешения удалиться.
Жрица ушла и долго не возвращалась; уже стемнело, и Вивиана приказала другой прислужнице принести снеди, дабы утолить наконец голод, когда возвратилась первая посланница.
– Владычица, – произнесла она, кланяясь. Лицо ее было белым как полотно.
В горле у Вивианы стеснилось, и в силу неведомой причины она вспомнила, как давным-давно одна из жриц, во власти безысходного отчаяния, произведя на свет нежеланное дитя, повесилась на собственном поясе на дубу в священной роще. «Моргейна! Не об этом ли предостерегала меня Старуха Смерть? Неужто она способна наложить на себя руки?»
– Я приказывала привести ко мне госпожу Моргейну, – пересохшими губами проговорила она.
