— Что вам от меня надо? — спросил Черепец, впрочем, уже не столь агрессивно.
— Ирина Журавлева — единственный человек, который может помочь в раскрытии особо опасного преступления. Речь идет не о пропаже собачки, извините, — не удержалась от шпильки Клавдия, — а о наркотике, который ваш Фома никак не может обнаружить, но который поступает сейчас в Москву в неимоверных количествах. Какие-то негодяи наживаются на том, что превращают сотни и тысячи людей, главным образом молодых, в беспробудных наркоманьяков. Теперь объясните, что в этом неблагородного, — остановить нашествие чумы под названием рэйдж, а?..
— Иными словами, Ирина знает, кто поставляет нам наркотики? — удивился Черепец. — Не может этого быть!..
— Еще как может, — возразила Дежкина. — Вы должны вызвать ее на откровенность. Однажды она чуть было не раскрыла мне эту тайну. Я надеюсь, вам она доверится больше…
— А что ей за это будет? — насупился кинолог.
— Не знаю, — честно призналась Клавдия. — Суд решит. В любом случае признание облегчит ее участь.
— А если она ничего не скажет, тогда?..
— Преступление уже совершено, — жестко отвечала она. — И за него придется нести ответственность. Если вы действительно хотите помочь Ирине — и не только ей, — делайте, как я прошу!..
В лифте они поднялись на третий этаж.
У каждого поворота узкого и длинного коридора, перегороженного металлической дверью, их встречал охранник со связкой ключей, ощупывал стальным взглядом и проверял документы.
Лишь затем они попадали в новый отсек и двигались мимо дверей тюремных камер.
Черепец нервно озирался по сторонам.
Наконец они очутились в тупиковой части здания. Здесь не было окон, а серые стены упирались в металлический щит с единственной зарешеченной отдушиной.
Сопровождавший их охранник зазвенел ключами, и дверь бесшумно приотворилась.
Комната была небольшая, с низким потолком. По правую руку стояли кровать и тумбочка, по левую — стул с жестким сиденьем.
В смятых сероватых простынях угадывалось очертание человеческого тела.
— Журавлева, к вам посетители, — сказал охранник.
Ирина не пошевелилась.
Клавдия кивком отпустила провожатого. Он бесшумно удалился, показав, что будет находиться поблизости, за дверью.
— Ира, — прошептал Черепец внезапно осевшим голосом, — здравствуй, Ира, это я…
Она вздрогнула, будто от удара током, и приподнялась, выпростав из-под простыней взлохмаченную голову.
Долгим взглядом посмотрела в лицо визитеру.
— Алеша, — выдавила она, — Алешенька!..
Вдруг губы ее искривились, отчего лицо обрело неприязненно-отталкивающее выражение, и она крикнула:
— Зачем ты здесь?!.. Зачем пришел!.. Убирайся!..
Вспыхнув, она спрятала голову под подушку, вновь зарываясь в простыни.
Черепец то ли растерянно, то ли раздраженно посмотрел на Клавдию, и в глазах его читалось: вот, мол, все из-за вас!..
Дежкина легким кивком указала ему на место у кровати.
Вздохнув, кинолог приблизился и осторожно опустился в ногах Журавлевой.
— Ладно, — примирительно произнес он, коснувшись ее рукой, — что было, то было, Ира. Не будем злопамятными. Главное, что я рад тебя видеть, и ты меня, да?..
— Уходи, — просипела она из-под подушки.
— Представь себе, я скучал, — продолжал Черепец. — Мне тебя не хватало…
Ирина вновь подняла лицо, и теперь оно было бесцветное, ничего не выражающее.
— Странно, что ты пришел, — сказала она, — тебя заставили, да?
— Я хотел встретиться с тобой… еще хотя бы раз.
— Зачем?
— Ты так говоришь, будто мы чужие…
— А разве нет?
Следователь поймала себя на мысли, что Журавлева не столько озлоблена, сколько хочет изобразить озлобление.
Видимо, о том же подумал и Черепец.
— Хорошо, — сказал он, — если ты хочешь, я уйду. Но — в том случае, если ты действительно этого хочешь.
Она молчала.
Черепец подождал, а затем медленно развернулся на каблуках и направился к выходу.
Клавдия собралась было остановить его, но ее опередила Журавлева.
— Алеша! — вдруг воскликнула она, и такая тоска прозвучала в этом восклицании, такая неприкаянность. — Алеша, подожди!.. — Она закрыла лицо ладонями, будто пыталась собраться с мыслями, и стыдилась себя, и признавала вину. — Знаешь, Алеша, — сказала Журавлева тихим голосом, почти нараспев, — а я ведь все чаще вспоминаю тебя… Раньше и думать не думала, а теперь вот даже сниться стал по ночам. Боже, как глупо! — невесело усмехнулась она, покачав головой. — Скажи, а ты любил меня?.. Только честно. Сядь вот сюда и скажи. — Она подвинулась, освобождая место на кровати подле себя и указывая рукой.
Черепец послушно сел.
Она подалась вперед и заглянула ему в самые зрачки.
— Ирина, — произнес он и сильно покраснел. Странно было наблюдать за такой реакцией этого скупого на чувства и сдержанного человека. — Ирина, — произнес он, — я ведь жениться на тебе хотел…
Она очень серьезно и изучающе глядела на него.
Потом нехорошо усмехнулась:
— Да?.. А я ведь обманывала тебя, ты знаешь?.. Я с другим спала.
Черепец отвернулся и в сторону сказал:
— Бог тебе судья.
— И дворнягу твою тоже я умыкнула, — продолжала Журавлева. — Ох, и замучила она меня!..
— Я нашел Фому, — сообщил кинолог, а потом нехотя поправился: — Они нашли…
Он кивнул в сторону Клавдии.
— Ну и ладно, — удовлетворенно откликнулась Ирина. — Одним грехом меньше.
— Это правда, что ты действовала по наводке?
— По какой еще наводке? — насторожилась она.
— Ты ведь не случайно ко мне попала?..
— Ну…
— Значит, не я тебе был нужен, а собака, да?.. — Он поглядел на нее с надеждой, точно ожидал, что она опровергнет его слова.
Но она хмыкнула:
— Значит, собака…
— И ты столько времени ходила ко мне… только для того, чтобы выкрасть Фому?..
Она отвернулась и сквозь зубы произнесла:
— Не мучай ты меня, Леша. Плохая я, сама знаю. Хочешь по-честному? — неожиданно предложила она и вновь подалась к нему. — Я тебя ведь даже не разглядела поначалу. Ты и сам понимаешь, какой ты…
— Какой?
— Скучный. Как медведь. Цветы ни разу не подарил. Или духи. Думаешь, так за женщинами ухаживают?..
— А ты хотела, чтобы я дарил цветы? — искренне удивился Черепец. — Почему же не сказала?..
Журавлева рассмеялась.
— Боже мой, Алеша!.. Да разве о таких вещах вслух говорят?.. Тебе сколько лет?..
Он обиженно поджал губы, не ответив.
— Ладно, не дуйся. — Она положила руку ему на плечо. — Теперь я и сама думаю, что не в цветах счастье. Мало ли мне цветов дарили… а что толку?..
Лицо ее вдруг стало грустным и как-то внезапно опростившимся.
— Я и вправду тебя вспоминать стала, — тихо призналась Ирина, — как ты у камина сидел, а я рядом. Тогда мне это казалось унылым, а теперь, думаю, ничего лучше и спокойнее в жизни не было. А помнишь, как ты блины пек?.. — Она беззаботно, по-девчоночьи открыто рассмеялась, и он не мог не улыбнуться в ответ. — Господи, я эти пересоленные блины до конца дней не забуду!..
— Я ведь старался, — неуклюже попытался оправдаться Черепец.
— То-то и оно!..
— Хочешь, я тебя ждать буду? — предложил он.
— Ждать?..
— Ну да. В конце концов, мы еще достаточно молодые, и можем быть счастливы, а?
Девичье выражение на ее лице сменилось маской суровой недоброжелательности и закрытости.
— Ты думаешь? — почти ехидно поинтересовалась она.
— Конечно, — вдохновенно произнес он. — Ты ведь теперь одна… и я один. Мы нужны друг другу… а? — с неожиданной робостью закончил Черепец.
— Долго ждать придется, — нехорошо усмехнулась Ирина.
— Это ничего…
— Тебе, может, и ничего, а вот мне… Э-эх! — Она отчаянно махнула рукой, отгоняя прочь черные мысли.
— Ира, — сказал Черепец, — мне говорили… может, ты признаешься?.. Ты ведь ничего не делала… ни в чем не виновата. Подумаешь, Фому из дому унесла!.. А я скажу, что сам тебя попросил об этом!..
Она поглядела на него почти с сожалением, как на малого ребенка.
— Да?.. — процедила она. — Что ты знаешь!..
— Расскажи им все! — настаивал Черепец. — Зачем ты выгораживаешь негодяев, которые жизнь тебе испортили, а теперь на твоем горбу в рай въехать хотят?.. Если мне следователь правду говорит, то тебя могут освободить вскорости… но ты должна сказать все!..
— Нет, — сказала Журавлева. Лицо ее враз окаменело, и даже непонятно было, как с живым человеком может случиться подобная метаморфоза. — Нет, — еще раз повторила она, — не знаю ничего… не о чем мне рассказывать…
