«Господи! Господи! – восклицал он, беседуя с профессором Д. И. Ростиславовым. – К чему это должность обер-прокурора Св. Синода поручают мирянам? Почему бы не поручить её какому-либо епископу, или архимандриту? Потому, не гораздо ли лучше было бы, если бы должности обер-секретарей в Св. Синоде занимали архимандриты и игумены, а должности секретарей – игумены и иеромонахи? Ведь ведомство наше называется духовным. А между тем, вошедши в канцелярию Св. Синода, между служащими в ней не увидишь ни одного духовного лица; за всеми столами сидят только миряне. Даже в присутственной зале Св. Синода сколько сидит мирян?» Резюмируя, профессор Д. И. Ростиславов добавил уже от себя: «мысли, высказанные о. Климентом, принадлежали не ему одному, а целому его сословию ‹…›»[658].
Действительно, в ведомстве православного исповедания верховодили светские лица: к началу 1850-х гг. Духовно-учебным управлением руководил А. И. Карасевский, Синодальной канцелярией (со званием старшего чиновника за обер-прокурорским столом) заведовал А. И. Войцехович, Канцелярией обер-прокурора и всеми делами «по обер-прокурорской части» – К. С. Сербинович, которого называли «фактотумом» графа Протасова[659]. В большинстве своём подобранные Протасовым для службы в Св. Синоде чиновники отличались умом, энергией и «ловкостью»; они понимали, чего хочет обер-прокурор и научились быстро реагировать, выполняя его указания. Он довершил создание ведомства, целиком и полностью отвечавшего требованиям самодержавного принципа, исповедовавшегося Николаем I.
До последних дней жизни граф Н. А. Протасов оставался на своём посту, уйдя в мир иной почти одновременно со своим монархом. Скончался он скоропостижно. По воспоминаниям А. Н. Муравьёва, граф «заболел в Синоде, в самом присутствии», в день наречения во епископы Иоанникия (Руднева) – сорокового архиерея, посвящавшегося при его управлении духовным ведомством. Из Св. Синода привезли его домой, он прожил ещё два дня, распорядился по всем делам (и домашним, и синодальным, назначив А. И. Карасевского преемником), и умер от аневризмы, не успев причаститься Св. Таин. «Было в нём много желания сделать добра, – резюмировал А. Н. Муравьёв, – но добра не сделалось от самонадеянности, ибо он хотел управлять Церковью мимо епископов»[660].
Характерную информацию о кончине графа, позволяющую понять отношение к нему русских архиереев, оставил архиепископ Платон (Фивейский). «16 января было посвящение Иоанникия во епископа. Я сослужил двум архиереям литургию. Пред литургией получено известие, что умер обер-прокурор Св. Синода граф Протасов на 16-е число, в час по полуночи, без напутствия таинствами веры. Граф взял билет в итальянскую оперу на 15-е число. Нельзя не задуматься над этим»[661]. Обратим внимание на фразу о билете «на 15-е число»: получалось, что заболевший за два дня до кончины обер-прокурор, заранее озаботился посещением оперы, зная, что на 16-е января в Св. Синоде назначена хиротония. Комментировать здесь нечего: светская жизнь текла в те времена у обер-прокурора Св. Синода параллельно жизни церковной.
Отреагировал на кончину графа Н. А. Протасова архимандрит Порфирий (Успенский), упомянувший о его смерти «от болезненного расширения сердца». «Приглашённый к нему священник уже не успел исповедовать его и причастить Святых Таин, и только прочёл отходную молитву». Перейдя далее на латынь, отец Порфирий достаточно чётко сформулировал имевшиеся у епископата и учёного монашества претензии к графу: «Sic transit gloria mundi! Sic ex medio vivorum extirpantur potentes! Est Deus Qui ad Suum terribile judicium appellat homines usurpantes sanctae ecclesiae jura»[662]. Откровеннее не скажешь: обер-прокурор по сути назывался «похитителем прав» Церкви! И это говорил человек, считавший проведённые Протасовым реформы «замечательными»! Очевидно, тогда же архимандрит Порфирий сделал комментарий («толкование») на свою запись об обер-прокуроре, появившуюся в дневнике весной 1854 г. Тогда ему снилось, что он присутствует в доме графа Протасова, который встретил его и исчез: «А к нему собралось множество чиновников и дам. Все они обедали. А я не садился за стол. Наконец вышла графиня в синем платье, и, сев на диван, смотрела на меня, но не говорила со мною». Сей сон учёный монах, получив известие о смерти обер-прокурора, объяснял следующим образом: «У этого графа дня за два или за три до смерти его, был блестящий бал, на котором присутствовала императорская фамилия. А в час за полночь, под 16 день января 1855 г., он скончался от аневризмы в сердце, без исповеди и причастия. Бал и кончину его и вдовство жены его, обозначенные синим цветом, я предвидел во сне за восемь с половиною месяцев ранее события»[663].
Не вдаваясь в анализ того, насколько верным было толкование пересказанного сна, отметим лишь две его детали: указание на бал и последовавшую затем смерть без исповеди и причастия. В этих деталях ясно видно, как, рассуждая о кончине графа, церковные деятели оценивали его многолетнюю службу в качестве обер-прокурора Св. Синода.
Впрочем, всё это говорилось «про себя», публично же все иерархи выражали глубокую скорбь по поводу случившегося. Митрополит Иосиф (Семашко), например, 22 января 1855 г. в письме к А. И. Карасевскому назвал покойного обер-прокурора светлым «жизнью и заслугами», провозгласив ему вечную память «за добрые дела и ревностное служение церкви и отечеству». 29 января 1855 г. он направил новое послание, на сей раз К. С. Сербиновичу. В нём он назвал Протасова не только добрым царским слугой, но и ревнителем Церкви. «Дай ему Господь царствие небесное! – добрый был человек…», – писал владыка[664]. Быть может, эти тёплые слова говорились по той причине, что граф активно участвовал в разрешении униатского вопроса, не стесняя владыку мелочными указаниями и распоряжениями… Однозначно сказать невозможно.
Но уверенно можно утверждать, что для Николая I смерть Н. А. Протасова была потрясением. Узнав о его кончине, на докладе А. И. Карасевского самодержец написал: «Искренно и душевно скорблю, ‹…› о потере этого достойного и верного слуги, которого столь давно знал и уважал»[665]. О том, что скорбь не являлась показной, свидетельствовало и то, что в день отпевания (19 января 1855 г.), утром, император в сопровождении цесаревича Александра Николаевича и великого князя Константина Николаевича лично прибыл в дом графа к литии. В высочайшем присутствии состоялся вынос тела, которому были отданы воинские почести. Отпевание состоялось в церкви Сошествия Святого Духа Александро-Невской лавры, куда гроб сопровождали войска (дивизион Лейб-гвардии Гродненского гусарского полка и четыре орудия с прислугой от Резервной батареи Лейб-гвардии Конной артиллерии). При гробе и в доме графа, и в лавре стояли по два унтер-офицера. Отпевание совершал митрополит Новгородский и С.-Петербургский Никанор (Клементьевский) с членами Св. Синода и сослужившими ему викарными епископами, лаврскими архимандритами и духовенством. На отпевании присутствовали клирики столичных храмов (все, кто не был на чреде служения), а также воспитанники С.-Петербургской духовной академии и семинарии. После отпевания гроб был отвезён в Москву для захоронения в Московском Донском монастыре, где находились могилы родителей Н. А. Протасова
