В поле зрения взрослых ребенок меняется. Подобно актеру на сцене, если только он об этом не забывает, он стремится угодить и привлечь к себе внимание. Такие вещи свойственны и взрослым. Но у взрослых это не менее заметно — для других взрослых.
Трудно утверждать, что у детей нет тонкости. Дети отличаются от взрослых животных тем, что они мыслят иным образом. Нам довольно легко разглядеть их притворство, но и им наше тоже. Ребенок способен безжалостно разрушить воздвигаемый взрослыми обман. Разрушение идеалов — прерогатива детей.
С точки зрения логики, ребенок представляет собой пугающе идеальное существо. Вероятно, младенец — существо еще более идеальное, но он настолько далек от взрослого, что критерии сравнения могут быть лишь поверхностными. Невозможно представишь себе мыслительные процессы у младенца. Но младенцы мыслят даже еще до рождения. В утробе они двигаются, спят, и не только всецело подчиняясь инстинкту. Мысль о том, что еще не родившийся эмбрион может думать, нам может показаться странной. Это поражает и смешит, и приводит в ужас. Но ничто человеческое не может быть чуждым человеку.
Однако младенец еще не человек. А эмбрион — тем более. Вероятно, именно поэтому Эмма больше усвоила от игрушек, чем Скотт. Разве что он мог выражать свои мысли, а она нет, только иногда, загадочными обрывками. Ну вот, например, эти ее каракули…
Дайте маленькому ребенку карандаш и бумагу, и он нарисует нечто такое, что для него выглядит иначе, чем для взрослого. Бессмысленная мазня мало чем напоминает пожарную машину, но для крошки это и есть пожарная машина. Может быть, даже объемная, в трех измерениях. Дети иначе мыслят и иначе видят.
Парадин размышлял об этом однажды вечером, читая газету и наблюдая Эмму и Скотта. Скотт о чем-то спрашивал сестру. Иногда он спрашивал по-английски. Но чаще прибегал к помощи какой-то тарабарщины и жестов. Эмма пыталась отвечать, но у нее ничего не получалось.
В конце концов Скотт достал бумагу и карандаш. Эмме это понравилось. Высунув язык, она тщательно царапала что-то. Скотт взял бумагу, посмотрел и нахмурился.
— Не так, Эмма, — сказал он.
Эмма энергично закивала. Она снова схватила карандаш и нацарапала что-то еще. Скотт немного подумал, потом неуверенно улыбнулся и встал. Он вышел в холл. Эмма опять занялась абаком.
Парадин поднялся и заглянула листок — у него мелькнула сумасшедшая мысль, что Эмма могла вдруг освоить правописание. Но это было не так. Листок был покрыт бессмысленными каракулями — такими, какие знакомы всем родителям. Парадин поджал губы.
Скотт вернулся, и вид у него был довольный. Он встретился с Эммой взглядом и кивнул. Парадина кольнуло любопытство.
— Секреты?
— Не-а. Эмма… ну, попросила для нее кое-что сделать.
Возможно, Парадин и Джейн выказали слишком большой интерес к игрушкам. Эмма и Скотт стали прятать их, и играли с ними, только когда были одни. Они никогда не делали этого открыто, но кое-какие неявные меры предосторожности принимали. Тем не менее это тревожило, и особенно Джейн.
— Денни, Скотти очень изменился. Миссис Бернс сказала, что он до смерти напугал ее Френсиса.
— Полагаю, что так, — Парадин прислушался. Шум в соседней комнате подсказал ему местонахождение сына. — Скотти?
— Ба-бах! — сказал Скотт и появился на пороге улыбаясь. — Я их всех поубивал. Космических пиратов. Я тебе нужен, пап?
— Да. Если ты не против отложить немного похороны пиратов. Что ты сделал Френсису Бернсу?
Синие глаза Скотти выразили беспредельную искренность.
— Я?
— Подумай. Я уверен, что ты вспомнишь.
— А-ах. Ах это! Не делал я его.
— Ему, — машинально поправила Джейн.
— Ну, ему. Честно. Я только дал ему посмотреть свой телевизор, и он… он испугался.
— Телевизор?
Скотт достал стеклянный кубик.
— Ну, это не совсем телевизор. Видишь?
Парадин стал разглядывать эту штуку, неприятно пораженный увеличительными стеклами. Однако он ничего не видел, кроме бессмысленно- го переплетения цветных узоров.
— Дядя Гарри… Парадин потянулся к телефону. Скотт судорожно глотнул.
— Он… он уже вернулся?
— Да.
— Ну, я пошел в ванную. — И Скотт направился к двери. Парадин перехватил взгляд Джейн и многозначительно покачал головой.
Гарри был дома, но он совершенно ничего не знал об этих странных игрушках. Довольно мрачно Парадин приказал Скотту принести из его комнаты все игрушки. И вот они все лежат в ряд на столе: кубик, абак, шлем, кукла и еще несколько предметов непонятного назначения. Скотту был устроен перекрестный допрос.
Какое-то время он героически лгал, но наконец не выдержал и с ревом и всхлипываниями выложил свое признание.
После того как маленькая фигурка удалилась наверх, Парадин подвинул к столу стул и стал внимательно рассматривать Коробку. Задумчиво поковырял оплавленную поверхность. Джейн наблюдала за ним.
— Что это, Денни?
— Не знаю. Кто мог оставить Коробку с игрушками у ручья?
— Она могла выпасть из машины.
— Только не в этом месте. К северу от железнодорожного полотна ручей нигде не пересекает дорога. Там везде пустыри, и больше ничего. Парадин закурил сигарету. — Налить тебе чего-нибудь, милая?
— Я сама. — Джейн принялась за дело, глаза у нее были тревожные. Она принесла Парадину стакан и стала за его спиной, теребя пальцами его волосы.
— Что-нибудь не так?
— Разумеется, ничего особенного. Только вот откуда взялись эти игрушки?
— У Джонсов никто не знает, а они получают свои товары из Нью-Йорка.
— Я тоже наводил справки, — признался Парадин. — Эта кукла… — он ткнул в нее пальцем, — она меня тревожит. Может, это дело таможни, но мне хотелось бы знать, кто их делает.
— Может, спросить психолога? Абак — кажется, они устраивают тесты с такими штуками.
Парадин прищелкнул пальцами:
— Точно! И слушай, у нас в университете на следующей неделе будет выступать один малый, Холовей, он детский психолог. Он фигура, с репутацией. Может быть, он что-нибудь знает об этих вещах?
— Холовей? Я не…
— Рекс Холовей. Он… хм-м-м! Он живет недалеко от нас. Может, это он сам их сделал?
Джейн разглядывала абак. Она скорчила гримаску и выпрямилась.
— Если это он, то мне он не нравится. Но попробуй выяснить, Денни. Парадин кивнул.
— Непременно.
Нахмурясь, он выпил коктейль. Он был слегка встревожен. Но не напуган — пока.
Рекса Холовея Парадин привел домой к обеду неделю спустя. Это был толстяк с сияющей лысиной, над толстыми стеклами очков как мохнатые гусеницы нависали густые черные брови. Холовей как будто и не наблюдал за детьми, но от него ничто не ускользало, что бы они ни делали и ни говорили. Его серые глаза, умные и проницательные, ничего не пропускали.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
