Окружающие нас стены резко побледнели, покрылись рябью, заколыхались и… тоже исчезли.
Мама родная, что же получается-то?
Мы, имеется ввиду Клавку, монстра и нас троих бедолаг, стояли посреди выжженной огнем равнины. Ни камушка вокруг, ни домика, ни живой души.
Только мы, да еще эта распроклятая лестница с дыркой в воздухе.
Клавка совсем свихнулась. Причитанья приобрели характерный траурный осадок, из слов были понятны только некоторые. Да и те носили явно направленный на психоз стиль.
– Замок… Мой… Копила… Берегла…
Потом у нее на короткий миг наступило прояснение, она страшно зашипела и скрючив пальцы загнутой вилкой двинулась на меня.
– Ты… Ты все…
Договорить она не успела. Существо выкинуло в перед руку, сграбастало Клавку за волосы и потянуло к себе.
– Щас он ее скушает, – Мустафа и Зинаида от увиденного давно пришли в себя и теперь внимательно наблюдали за происходящим. На вполне вероятное замечание Мустафы Зинаида ответила:
– А потом примется за нас.
Узкий дрожащий язык существа обвился лентой вокруг Клавкиной шеи и стал медленно затягиваться. Клавка попробовала закричать, но у нее ничего не получилось. Только надсадный хрип.
Влез Мустафа.
– Э! Образина! Хорош выделываться.
Я подхватил:
– Ага. Вали лучше в свой гадюшник. Скотина.
Наш председатель колхоза, Петрович, всегда говорил мне :– «Ты, Василий, лучше помалкивай. Всегда. С молчаливых спрос меньше. А меньше спрос, меньше бьют. Это только дураки болтают почем зря. Зато и получают по мордам всегда.» Прав был Петрович.
Существо, которое я только что обозвал явно незнакомым для него словом, повернуло в мою сторону голову, раскрутило с Клавкиной шее язык, аккуратно втиснула его в пасть, восстановило дар речи и только потом нервно заявило:
– Ты что, сявко, без очереди лезешь? Ты у меня на прием последним записан. Но если желание имеется, могу и первым тебя. Что ребята, пропустите?
Ребята, включая раздышавшуюся Клавдию, дружно закивали. Давай, парень, мы подождем. Торопиться некуда.
Ненавижу.
Волосатый урод отпустил Клавку, та быстро отползла за Мустафу.
Монстр двинулся ко мне. Я попытался было дернуться в сторону и дать стрекоча, но проворный язык, словно кнут стрельнул из пасти и удавкой обмотался вокруг шеи. Чьей, чьей? Моей, конечно.
Это может показаться странным, но в такие минуты меня всегда тянет пофилософствовать. Другой бы на моем месте закричал, ногами задрыгал, ручками замахал. А я нет. Думать стал. Физическая боль вызывает во мне необъяснимые приступы работы мозга. Вот такое у меня извращение.
Что такое смерть? Кто-то говорит, что переход из одного состояния в другое. Нет логики. Спрашивается, зачем доброй, славной душе почти век маяться, живя в грязном человеческом теле? Или это для нее просто развлечение?
Тогда я не слишком лестного мнения о душе. Могла найти занятие и поинтереснее и поблагороднее.
Кто-то говорит, что всевышний проверяет наши души на лояльность. Хорошим человеком был? В рай тебя. Грешником? В другое отделение. А все равно. Или ты людей губил, или без билета на трамвае прокатился. За все одно наказание. В топку. И сгорают бедные души в адском огне. А что, у господа не нашлось другого способа узнать, кто есть кто?
Почему я за каждое плохое слово, вырвавшееся в сердцах, должен прощения просить? Кто мне эти слова придумал? Я сам? Да ни в жизнь человеку до такого не додуматься.
Вот и получается. Мается тело на свете. Дышит всякой гадостью, питается отбросами да отравами, на один грех другим грехом отвечает, а душа за все расплачивается. А за что? Нет логики.
Так что думаю, смерть это смерть. Без продолжения. И когда мне суждено погибнуть, надомной не станет кружиться черным вороном невидимая душа. Может быть. А если и есть она, то не останется рядом надолго. Незачем. Побаловались и хватит.
А смерть… Смерть… Просто смерть.
Эк я грустно-то как! Тут того и гляди действительно все внутренности выжмут. И жизни лишат. А я о возвышенном. У меня сейчас не душу душат. (Каламбурчик надо запомнить, да Мустафе потом в записную книжку. Может когда и роман напишет. Из жизни замечательных людей.)
Подергавшись, словно марионетка, на языке волосатого, я нашел достаточно оснований для того, чтобы не соглашаться на подобную смерть.
Мыслишки в голове забегали, засуетились. Коробочки с колдовством подсовывают, торопятся
Быстрые пассы руками и заклятье смерти в морду чудовища.
Тот только встрепенулся, сильнее душить стал.
Дурак я. Кто ж на жителя мертвого мира смерть насылает? Наоборот надо.
Еще несколько взмахов растопыренными пальцами, сдавленное произношение с нарушенной из-за сжатого горла дикцией, и самое современнейшее колдовство, облаченное в форму первосортного заклинание…
Результат на лицо. Но лучше сказать на морде.
Зверюга на несколько мгновений опешил, я успел заглотнуть пару глотков воздуха и, уже с восстановленными функциями организма, осмотрел результаты своей работы.
Монстр помолодел лет на десять.
Этих тварей ничто не берет.
Что еще?
Хорошо размышлять не торопясь валяясь в постели. А когда шея того и гляди действовать перестанет, времени на хорошие мысли беречь приходится.
Не придумав ничего интереснее, я схватил руками кусок языка, извернулся и впился зубами в самую середину.
На вкус – настоящее дерьмо. Словно кусаешь… ну ладно, это чисто профессиональное сравнение.
Поначалу мне показалось, что существо совершенно не обратило на мой мужественный выпад никакого внимания. Но затем понял, что попросту до него тяжело доходит. Аналогия – жираф. (Кстати, вранье то, что жирафы тупы. Они просто тщательно взвешивают свои действия и слова.)
Черные глазки монстра налились крупными полновесными слезами с хороший горох величиной. А так как язык товарища оказался залипшим на моей шее, ему оставалось только застонать. Да так жалобно, что мне захотелось ослабить прикус. Но потом я вспомнил, что сила нажатия челюсти прямо пропорционально силе сжатия моего необычного галстука.
Когда человеку очень больно, он должен закричать. Обыкновенная защитная реакция. Только психопаты и больные в состоянии молча терпеть боль от загоняемых под ногти иголок. Первые потому что не понимают, что их не щекочут. А вторые потому, что не чувствуют.
Чудовище не было героем в полном смысле этого слова. И оно хотело кричать. А потому лента языка на шее размоталась, попыталась вернуться на место. Одна беда, мне отчего-то не удавалось разжать зубы. Как увязли. И потому, я, упираясь ногами в обугленную почву, вцепившись руками и зубами в дурно пахнущий язык, потянулся к монстру. Где меня ждали две, усаженные хорошими когтями, лапы.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
