Я часто удивлялся, как эта земля так долго могла выдерживать это. Потому что вдобавок с третьей стороны в Русию вторглись татары с 40 000 человек и увели за рубеж бесчисленное множество захваченных людей и скота. Старых и малых, у кого не было сил идти, они поубивали и побросали в дороге.
Ясновельможный пан Казимир, прежде чем проститься с Вами, хочу Вам сообщить, что я своими глазами видел в Ярославле пресловутого Гришку Отрепьева.
Он появляется в каждой пьющей компании и за большую долю белого вина рассказывает, кто он такой.
Боюсь, он договорится.
И еще. От только что приехавших в город казаков я узнал новое об осаде Смоленска. Царь Василий Шуйский послал королю Сигизмунду гонца с предложением передать королю русскую монархию, если его величество придет со своим войском в Москву и поможет прогнать Дмитрия Второго. Через два дня после этого польскими воинами был схвачен московский лазутчик, направленный Шуйским к смоленскому воеводе с письмами. В них было сказано, чтобы воевода держался. А когда польский король окажет Шуйскому помощь в усмирении ложного Дмитрия, Шуйский так поступит с королем и его людьми, что немногие из них вернутся из Русии в Польшу.
После этого его величество Сигизмунд сказал: „Ни одному московиту верить нельзя. А до мерзавца Шуйского я и вправду доберусь, когда на то будет воля Господня и время!“
На этом прощаюсь, преданный Вам и нашему общему знакомому А. С.
Ваш покорный слуга Андрей Щепа».
* * *
Основательно устроив свой лагерь в Калуге, Дмитрий резко поменял отношение к полякам. С этого момента главной его опорой стали в основном татары под рукой ногайского князя Петра Урусова.
Он написал во все города, остававшиеся на его стороне, чтобы всех поляков, которые были в тех местах, убивали, а все их имущество доставляли ему в Калугу. Главные слова в это время у него были: «Бей до смерти. Грабь до гола. Я за все в ответе!»
Казаки с радостью бросились выполнять его приказание. Сотни купцов, которые направлялись в Путивль и Смоленск и везли в лагерь бархат, шелк, пряности, ружья и другое оружие, были захвачены, убиты или приведены в Калугу. Очень многие из них сразу же были притащены к реке и брошены на съедение рыбам.
Тушинский лагерь окончательно опустел, и Марина Мнишек, чтобы не быть в одном отряде с Рожинским, ушла с конниками Яна Сапеги и осталась с ними в большой деревне под Дмитровом.
В Тушино она оставила письмо:
«Я должна удалиться, избегая последней беды и издевательств. В вашем лагере не щадилась ни моя слава, ни достоинство мое, от Бога мне данное. В разговорах между, собой господа рыцари сравнивали меня с бесчестными женщинами, издевались надо мной.
Оставшись без родных, без приятелей, без подданных, без защиты, я все равно свидетельствую Богом, что не отступлю от прав своих на престол московский. Как для защиты своего достоинства, так и потому, что я есть государыня народов, царица московская и не могу, не имею права себя унизить и сделаться снова польской шляхеткою.
И потому еще, что есть еще рыцарство, которое любит доблесть и помнит присягу!»
* * *
Сапега ежеминутно ожидал нападения на свой лагерь отрядов Скопина-Шуйского и Понтуса Делагарди. 15 000 кованых ландскнехтов Делагарди и множественные отборные ратники Скопина были самой серьезной военной силой Москвы. Эти опытные воеводы всегда действовали согласованно и четко. И всегда готовились не к одному короткому бою в один день, а к целой серии затяжных сражений. Поэтому ошибок практически не делали и чужих ошибок не прощали.
Ян Петр Сапега пригласил Марину в свою отрядную избу. Марина Мнишек явилась к нему, как всегда, безумно элегантная, изящная и красивая. Казалось, она только что вышла с королевского бала в Вавельском дворце. Она была в лагере Сапеги одна. Ее отец со свитой давно уже покинул Русию.
Трудно было понять, как в таких суровых походных условиях она может сохранять столь явные изящество и грациозность.
– Марина Юрьевна, – сказал Сапега. – Вам сейчас надо самой решить свою судьбу. Со дня на день на нас выступит Скопин-Шуйский, и неизвестно, чем кончится сражение.
– Как я, по-вашему, должна поступить? – спросила Марина.
– Вы должны решить: или вы отправляетесь к отцу в Польшу, я для этого выделю вам целый отряд охраны, или вы отправитесь в Калугу к мужу, но уже без большого сопровождения.
Он подумал и добавил:
– Правда, есть еще третий вариант.
– Какой? – спросила Марина.
– Мне известно, что король готов прислать сюда тысячу конников за вами, чтобы забрать вас к себе под Смоленск.
– Чем мне, русской царице, с таким позором возвращаться в Польшу, лучше уж я погибну в Русии, – не раздумывая ответила Марина.
– Вам самой решать, ваше величество, – сказал Сапега. – Я просто не хочу потом всю жизнь корить себя, что не смог вас защитить.
Царица немедленно послала в Калугу своего любимого камердинера Юргена Кребсберга с вопросом к Дмитрию, следует ли ей немедленно пробиваться к нему?
Сама тем временем приказала сделать себе из красного бархата мужской костюм польского покроя, также сшить сапоги со шпорами и приготовить хорошего коня.
Ей мгновенно прислали ответ из Калуги, чтобы она немедленно пробивалась к государю и ни за что не давала бы полякам возможность увезти ее под Смоленск.
Марина тотчас же надела красный костюм, сапоги, вооружилась ружьем и саблей. Сапега дал ей в провожатые московитских немцев, которые были у него в Дмитрове, и пятьдесят казаков. С ними она не хуже любого воина проехала сорок пять немецких миль за половину дня и ночью прибыла в Калугу.
Дмитрий лично снял ее с коня и внес в свои палаты.
– Бог за нас! Бог за нас! – говорил он своей полуобморочной жене. – Как хорошо теперь мне будет с тобой!
Так как привезенная из Польши женская свита уехала с отцом в Польшу, Марина взяла себе новую свиту из немецких девушек.
Она точно придерживалась обычаев и правил русских цариц.
* * *
В бывшем рабочем кабинете Бориса Годунова, за Золотой палатой, государь Василий Иванович Шуйский вместе с братом Дмитрием разбирали почту Дмитрия Второго – тоже государя всей Русии.
Любая бумага, любое письмо, любая грамота, идущая от Дмитрия или к Дмитрию, перехваченные где-либо и кем-либо в любом краю страны, немедленно доставлялись лично Шуйскому.
В этот раз в руках у братьев было два документа: письмо Дмитрия к матери – царице Марфе и обращение Дмитрия к жителям многих северных отошедших от него городов.
Начали с первого. Дмитрий читал:
– «Не сокрушайся, матушка, о судьбе сына. Сын твой Дмитрий жив, хотя и очень печалится. А печалится он потому, дорогая матушка, что нет от тебя ни единой вести. Хотя мне точно известно, что письма мои до тебя доходят».
– Интересно, откуда это ему известно? – спросил Дмитрий. – За Марфой у нас досмотр особый.
– По моему указу ей их передают, – сказал Василий Иванович.
– А зачем?
– Затем… Если передавать не будут, так и переписки не станет. А так мы хоть что-то, да узнаем. Сообщают это Дмитрию на словах. Ни одной ее бумаги ему доставлять нельзя. Слишком большая радость ему будет и польза.
Дмитрий хотел читать дальше, но старший брат остановил его:
– Ладно, хватит. Это пустое письмо, я его уже видел. Такой ласковый сынок просматривается. А ведь при случае и мать без головы оставит. Весь в отца, давай следующее.
Дмитрий выборочно стал кусками читать грамоту, отправленную самозванцем в северные города:
– «Вы, прирожденные наши люди всего большого Московского государства, разумейте, что лучше: свет или тьма? Нам ли, прирожденному и Великому Государю своему Царю и Великому Князю Дмитрию Иоанновичу, вы служите или изменнику нашему и холопу Василью Шуйскому…
…Вы, бояре наши и воеводы, и вы, дворяне и дети боярские, сами ведаете, что прежде сего времени, когда мы правили на Москве, Господь Бог выдал нам изменника нашего богоотступника и еретика Васи-лья Шуйского за его злокозненный против меня умысел. И я, праведный и щедрый, прирожденный Великий Государь, ту вину ему отпустил и казнить его не велел…
…И вы, люди, о том разумейте, что тленное его житье кончается. За многое его нечестие, за его лукавые сатанинские дела гроб его открывается и ад принять его готовится…
…И вы, прирожденные люди наши, помня крестное нам целование, отвратились бы от изменника нашего Василья Шуйского и обратились бы к нашему пресветлому царскому Величеству…
…И как к вам эта грамота придет, вы бы, богомольцы наши Архиепископы, Епископы, Архимандриты и Игумены, Попы и Дьяконы и все пастыри, собрались бы с Соборную церковь, пели б молебны со звонами и молили б Бога о Государыне нашей матушке Великой княгине Марии Федоровне…
…И вы бы, Дворяне, Дети Боярские, и Головы, и Сотники Стрелецкие, и Казацкие, и Стрельцы, и Казаки, и Пушкари, и Затинщики, и всякие Торговые, Посацкие и Жилецкие люди, помня крестное наше Царское целование, служили бы нам и прямили. Крест бы нам целовали по-прежнему и Мы тогда вас пожалуем тем, чего у вас и на разуме нет…
